ΛΛΛ     >>>   

(«Русский мир, 1877, 2 авг. № 207)

Во многих органах печати, и притом самых достойнейших, также как и в публике, слышится мнение, что настоящая война есть решительная, что она должна положить желанный конец так называемому Восточному вопросу, периодически тревожащему спокойствие Европы и нарушающему правильный ход ее мирного развития. Признаюсь, я никак не могу разделять таких радужных надежд, не могу даже убедить себя, чтобы надежды эти были действительно радужные. В их радужности заставляет меня сомневаться то, что, при таком взгляде, самый предмет Восточного вопроса до крайности умаляется.

Восточный вопрос, по подробно мною изложенному и, думается мне, доказанному мнению, есть огромный исторический процесс, заложенный еще во времена древних Греции и Рима, — процесс о том, должно ли Славянское племя, — член Арийской семьи равноправный с племенами: Индийским, Иранским, Эллинским, Латинским и Романо-германским, создавшими каждое свою самобытную культуру, — оставаться только ничтожным придатком, так сказать прихвостнем Европы, или же в свою очередь приобрести миродержавное значение и наложить свою печать на целый период Истории.

Самое величие вопроса, понимаемого в таком смысле, уже достаточно показывает, что настоящая война, сколько бы она ни была успешна, разрешить его не может. Разрешит его целый период борьбы не против Турции только, и борьбы не одним только военным оружием.

Но настоящая война есть первый приступ к этому решению, — первое явление последнего акта великой драмы, и эта слава принадлежит ей неотъемлемо, потому что она есть первое сознательное действие Русского народа и Русского государства во имя освобождения порабощенного Славянства. Это высокое значение останется за ней во всяком случае, независимо даже от самого ее успеха.

Если настоящая война есть первый шаг к решению Восточного вопроса, то все дело в том, чтобы шаг был сделан правильный и действительно поступательный, — облегчающий в будущем и приближающий решение той всемирно-исторической задачи, которой дано название Восточного вопроса, — название в географическом смысле может быть и неправильное, подобно множеству других названий, но уже общепринятое, установившееся и которого нет надобности, да нет и возможности переменить.

Несколько лет тому назад я посвятил целую книгу всестороннему рассмотрению Восточного вопроса, как в культурном, так и в политическом отношении; теперь я намерен сказать несколько слов только о последнем, не только потому, что политическая сторона дела поглощает собою общее внимание, но и потому, что, по глубокому моему убеждению, политическая сторона есть основание, на котором может быть возведено культурное здание, а не наоборот, как многие думают. В доказательство достаточно указать на тот факт, что нигде и никогда культурное развитие не предшествовало утверждению политической самобытности народа. Но, кроме того, само воздействие политических событий на народное сознание огромно. Лучшим для сего доказательством может послужить то влияние, которое имело время Сербской войны на расширение Славянского самосознания, как у нас в России, так и в других Славянских землях. События, деятельная историческая жизнь — не в примере могущественнейшие проповедники, чем самые даровитые личности. Не увенчавшийся успехом подвиг Черняева[1] более подвинул Славянское самосознание, чем годы самой талантливой и деятельной литературной пропаганды.

Решение Восточного вопроса в политическом смысле может быть выражено весьма краткою формулою: независимость и единство Славянства. Но зато только одна эта формула и разрешает его. Независимость без единства ослабит Славянство, сделает его игралищем посторонних интересов и интриг, вооружит части его друг против друга; единство без независимости лишит его свободы, широты и разнообразия внутренней жизни. Итак:

1). Государственная самостоятельность каждого Славянского племени. Будет ли при этом одно Великосербское, одно Великочешское государство, или отдельные государства Сербское, Черногорское, Хорватское, Словинское, Чешское, Словацкое и т.п., это может составить весьма важный временный практический вопрос; но в общих целях Славянского мироустройства это довольно безразлично при соблюдении второго условия:

2). Чтобы все Славянские единицы, крупные или мелкие, составляли твердый союз, как между собой, так и с Россией.

3). Этот союз должен быть скреплен общим обладанием Цареградом и проливами.

4). В этот союз должны быть включены и те неславянские или правильнее, не чисто славянские элементы, которые вкраплены в славянское тело, как Румыния, Греция и Венгрия, или точнее Мадьярия — ибо под Венгрией разумеется искусственный конгломерат земель, составлявших корону Св. Стефана.

Одно изложение политической стороны задачи уже показывает, может ли настоящая война иметь своим предметом — полное и окончательное разрешение Восточного вопроса.

Может ли, по крайней мере, получить решение хотя бы одна Турецкая часть вопроса? Так же нет, потому что такая попытка повлекла бы за собою общеевропейскую войну, которой все стараются избежать и к которой мы едва ли достаточно приготовлены.

Чего же нам, после этого, разумно желать и ожидать от настоящей войны? Это также может быть выражено весьма короткою формулою: разрушение всех преград, как нравственных, так и материальных, разделяющих северо-восточное Славянство. — Россию, от Славянства юго-восточного и всех прославленных народов, населяющих Балканский полуостров. Эта формула может служить безошибочным критерием выгодности, или невыгодности тех политических комбинаций, которые должны проистечь из настоящей войны.

Первый шаг по этому пути на половину уже сделан. Румыния стала независимым государством. Независимость эта, однако, обоюдоострый меч. Независимая Румыния может быть клином вбитым в Славянское тело, она может продолжать и в пространстве и во времени ту пагубную для Славянства роль, которую имело, и до сих пор имеет, вторжение Угров в равнины Панонии. Но независимая Румыния может быть и мостом, соединяющим северо-восток и юго-восток Славянства. Для этого представляется два средства. Или Россия должна быть возвращена, за соответствующее вознаграждение в Бессарабии, Придунайская окраина, отнятая у России по Парижскому трактату, также как и острова Дунайской дельты, отошедшие от России вовсе не к Румынии, как бы следовало, а непосредственно к Турции; или же вся Румыния с присоединением к ней островов дельты должна вступить с Россиею в тесный неразрывный союз, и таким образом сделаться первым звеном будущего восточного христианского союза. — Первым путем достигается только отрицательный результат, то есть Румыния делается безвредною для России и Славянства; возможность ее служить для нас препятствием сокращается в известной мере. — Напротив того, вторым путем достигается прямая и непосредственная польза для обеих сторон: Румыния связывается с нами неразрывными узами взаимных выгод и услуг. — Румыния, по объявлении ее независимости, будет конечно государством самостоятельным, но никак еще не государством цельным, законченным, то есть объединяющим в одно политическое целое всю Румынскую народность. Этого может она достигнуть впоследствии только при помощи и содействии России, и эта надежда должна и может служить основанием той дружественной связи, которая соединит оба государства и народы, и без того уже связанные как родством религиозным и в значительной степени племенным, так и воспоминаниями прошедшего.

Если воссоединение с Россией Дунайского побережья, или, что еще гораздо лучше, тесный союз Румынии с Россией составляют условия, при которых независимость Румынии становиться выгодною для нас политическою комбинацией; — то независимость эта получила бы совершенно противоположный характер, если бы из Румынии было образовано нейтральное государство, нечто вроде южной Бельгии. Это было бы стеною, крепостью, воздвигнутою между двумя половинами Славянства, разделяющею то, что соединила природа связями самого высокого характера — единством веры и племенным родством; крепостью, охраняемою совокупными усилиями всей Европы. Это было бы вторым исправленным и дополненным изданием Парижского трактата 1856-го года, изданием, выпущенным к тому же в свете на наше собственное иждивение, нашими трудами, усилиями, издержками и даже ценою нашей крови.

Нейтрализация Румынии, столь вредная для интересов России и Славянства, была бы не менее гибельна для самой Румынии, ибо лишила бы ее всякой исторической будущности. Нейтральными , то есть, осужденными на политическую бездеятельность, — могут быть лишь искусственно, дипломатически, а не исторически, созданные государства, которым не соответствует никакой народности. Так, есть Бельгийское государство, но нет Бельгийского народа. Бельгийцы — или Французы, или Фламандцы, и, следовательно, должны бы быть распределены между Францией и Голландией. Такие государства могут в значительной степени пользоваться материальным благосостоянием, но не могут жить политическою жизнью; лучше сказать, самое существование их куплено ценою политической смерти. Но на свете существует Румынский народ, и он имеет право на политическую жизнь; имеет право образовать не только независимое, но и цельное, полное национальное государство, и, следовательно, не имеет права на нейтральность, на политическое самоубийство.

За Румынским следует Болгарский вопрос. Собственно ужасы и страдания[2], вынесенные несчастным Болгарским народом, вынудили Россию к войне[3]; ибо, если бы все дело ограничивалось устройством Боснии и Герцеговины, лежащих в углу Турции, Порта едва ли бы выказала такое упрямство, как по отношению к Болгарии, занимающей самую средину Европейской Турции и доходящей почти до ворот Цареграда.

 ΛΛΛ     >>>   

Австрией
представил решение полное городом сопротивление
Дипломатическим хламомiii формальная обязательная сила парижского трактатамы рассмотрели парижский
Провозглашенного вольным городом
Дачи и окрестности Москвы. Путеводитель. г. москвоведения