<<<     ΛΛΛ     >>>   

сравнил это с игрой ребенка, который делает песочные кучи и снова разрушает их. Аристотель создал понятие энтелехии,
т.е. независимого от факторов времени и силы развития отдельных предметов, развития от покоящегося в них возможного к чувственно осуществленному образу.
С другой стороны, Гёте, следуя своей идее развития, открывает междучелюстную кость у человека, метаморфозу
растений и (по почину Леонардо) ледниковый период, все феномены прогрессирующего во времени, динамического, исторического мирозавершения.
Уже в полумистическом понятии силы, догматической
предпосылке всего этого мира форм, молчаливо заложено
чувство направления, связь с прошлым и будущим; еще заметнее она в именовании явлений природы процессами. Итак, я утверждаю, что учение об энтропии как интеллектуальная форма, в которой, как в историческом и физиогномическом единстве, объединяется бесконечная сумма всех событий природы, с самого начала бессознательно лежало в основе образований всех физических понятий и что оно должно было в один прекрасный день обнаружиться в качестве "открытия" на пути научной индукции и потом найти себе подтверждение в остальных теоретических элементах системы. Чем больше приближается динамика к своей цели путем истощения своих внутренних возможностей, тем решительнее выступают исторические моменты, тем сильнее оказывает свое влияние рядом с неорганической необходимостью причинности органическая необходимость судьбы, рядом с факторами чистой протяженности - емкостью и интенсивностью - факторы направления. Это достигается путем целого ряда новых гипотез одинакового стиля, порождаемых состоянием опытных данных, или, вернее говоря, рядом внутренне родственных созданий фантазии, нормируемой интеллектом, которые все уже были предвосхищены мирочувствованием и мифологией готики.
К этому кругу принадлежит прежде всего причудливая гипотеза распадения атомов, истолковывающая радиоактивные явления, согласно которой изначальные атомы, сохранявшие в течение миллионов лет неизменной, несмотря ни на какие внешние воздействия, свою сущность, вдруг без всякого видимого повода взрываются и разбрасывают по всему пространству вселенной свои мельчайшие части со скоростью тысяч километров в секунду. Эта судьба постигает среди всей массы радиоактивных атомов всегда лишь отдельные атомы, тогда как соседние с ними остаются совершенно нетронутыми, и эта картина есть также история, а не природа, и так как

563

здесь применение статистики также оказывается неизбежным, то хочется говорить почти о замене математического числа хронологическим.
В этих представлениях мифическая творческая сила фаустовской души возвращается к своему исходному пункту. Именно тогда, когда в начале готики были построены первые механические часы, символы исторического мирочувствования, возник миф о Рагнареке, о конце мира, о сумерках богов. Пусть эта концепция, как мы ее встречаем в Волуспе и в христианской обработке в Муспилле, возникла, как все мнимо прагерманские мифы, не без влияния античных и прежде всего христианско-апокалиптических мотивов, но в этом образе она есть выражение и символ фаустовской души, и никакой другой. Олимпийский мир богов аисторичен. Он не знает становления, направления, цели. И подобно тому как античные государства-города почти не имели сознательных или бессознательных задач и конечных целей, точно так же не имело таковых бытие космоса, этой вечно неизменной суммы прекрасных предметов. Но западный гений творит из стремления к далям, будь то государство, картина природы или отдельная жизнь. Сила, воля имеют цель, а где цель, там есть и конец. То, что символизировала перспектива большой масляной живописи при помощи точки схождения линий, парки рококо при помощи point de vue, анализ при помощи общего члена бесконечных рядов, т.е. некоторое завершение указанного волей направления, выступает здесь в строго духовной форме. Фауст второй части Трагедии умирает, потому
что он достиг цели. Сколько бы ни было заимствовано мифологической субстанции из старейших культур, живой она стала благодаря преобразованию в новом, динамическом смысле. Конец мира как завершение внутренне-необходимого развития - вот что означают сумерки богов, и то же обозначает последняя, иррелигиозная формулировка мифа - учение об энтропии.

15

Нам предстоит еще показать вообще конец западной науки, который ныне, когда путь уже ведет под уклон, может быть с уверенностью предусмотрен.
Также и это, и предвидение неотвратимой судьбы, есть неотъемлемое достояние исторического взгляда, которым владеет только фаустовский дух. Античность тоже умерла, но ничего не знала об этом. Она верила в вечное бытие. Она переживала свою последнюю пору все еще с тем же откровенным

564

счастьем, день за днем, как подарок богов. Мы знаем нашу историю. Мы умрем сознательно и проследим все стадии собственного разложения острым взглядом опытного врача.
Нас ожидает еще последний духовный кризис, который охватит весь Запад. О его протекании рассказывает поздний эллинизм. Тирания рассудка, которую мы не ощущаем, потому что нынешние поколения представляют ее максимум, есть в каждой культуре эпоха перехода от мужества к старчеству, не более того. Ее ясное выражение есть культ точных наук, диалектики, доказательства, опыта и причинности. Ионика и барокко являют подъем; спрашивается, в каком образе придет конец?
Здесь также надо напомнить о сказанном выше: подобно
тому как всякий высший человек переживает еще раз в себе,
в развитии своей индивидуальной души эпохи своей культуры, подобно тому как мистический акт переживания глубины, посредством которого родилась около 1000 г. в западноевропейских странах фаустовская душа, еще раз знаменует в каждом ребенке пробуждение именно так, а не иначе, фаустовски устроенной внутренней жизни, равным образом каждый значительный человек науки еще раз переживает то, что пережила его наука в течение своего органического становления. Это, во-первых, юная стадия безграничного оптимизма, который уверен, что все можно постичь и все будет когда-нибудь познано. Этим начинаются, вслед за готической и дорийской ранней эпохой, страстные видения Леонардо, Галилея, Бруно, Гуттена и соответствующие им видения великих досократиков. Это - утренняя заря чистой духовности. Готика стремилась к ней. Барокко добилось, цивилизация - западноевропейская и эллинистическая - владеет ею, и вдруг узнает в конце концов на опыте, насколько сомнительно это обладание. Надо многое знать, прежде чем станешь настолько мудрым, что начнешь сомневаться в смысле и ценности знания. "De omnibus dubitandum" Декарта еще не достигает этой точки. Его сомнение было только маской полной уверенности в победе. Чисто умственный человек, для которого мир - безостаточная добыча его интеллектуальных способностей, является лишь в III и XIX вв. Тут, наконец, начинается борьба против научности, в правах которой сомневаются, господство которой начинает вызывать скрытое отвращение, сначала с помощью тонкого скептицизма Пиррона и Ницше, в то время как посредственности еще поднимают страшный шум вокруг своих "научных достижений". Между тем достаточно развернуть книги наиболее глубоких наших физиков - а физика - шедевр фаустовского духа, - чтобы

565

увидеть, как с каждым днем усиливаются резиньяция и скромность в отношении цели, успехов и возможностей.
Я предсказываю: еще в текущем столетии, веке научно-критического александризма, эта резиньяция преодолеет в науке волю к победе. Европейская наука идет навстречу самоуничтожению чрез утончение интеллекта. Сначала испытывали ее средства - в XVIII в., потом силу - в XIX, теперь прозревают ее историческую роль. От скептицизма путь ведет к "второй религиозности", религиозности умирающих мировых городов, той болезненной задушевности, идущей не впереди, а вслед за культурой, согревая дряхлеющие души, как это делали неточные культы в позднем Риме.
Отдельный индивидуум совершает акт отречения, откладывая в сторону книги. Культура совершает акт отречения, переставая проявляться в высших научных интеллектах; но наука существует лишь в живом бытии поколений великих ученых, а книги - ничто, если они не живы и не действуют в людях, которые доросли до их понимания. Научные результаты не суть объективная материя, как это думает типичный ученый; они только элементы духовной традиции. Смерть науки состоит в том, что она не является ни для кого внутренним событием. Ее наличие зависит от наличия родственного духа.
В усталость духа никто теперь не верит, хотя мы и чувствуем ее во всех наших членах. 200 лет цивилизации и оргий научности - и мы будем уже пресыщены ими. И не только отдельные люди, а душа культуры пресытится. Она выражает это, выбирая и высылая в исторический мир текущего дня исследователей, все более незначительных, узких и бесплодных. Великой эпохой античной науки было третье столетие, следовавшее за смертью Аристотеля. Когда пришли римляне, когда умер Архимед, она уже кончалась. Наш классический век - девятнадцатый. Уже в 1900 г. не было ученых в стиле Гаусса, Гумбольдта, Гельмгольца; в физике, как и в химии, в биологии и математике великие мастера умерли, и мы переживаем ныне decrescendo эпигонов, которые приводят в порядок, собирают и заканчивают, как александрийцы Римской эпохи. Это симптом общего значения. После Лисиппа не было больше великого пластика, явление которого сыграло бы роль судьбы, после Рембрандта и Веласкеса не было художников, и не было музыкантов после Бетховена. Вглядимся, что за причина заставляла Гете называть себя дилетантом по сравнению с Шекспиром и почему Ницше не соглашался признать за Вагнером право именоваться музыкантом. Что представляли собой во времена Цезаря драматическая поэзия или

566

физика? Позавчерашние интересы, тему для лишних людей.
За Эратосфеном и Архимедом, настоящими творцами, следуют Посидоний и Плиний, которые собирали со вкусом, и, на-
конец, Птоломей и Гален, которые только списывали. Подобно тому, как масляная живопись и контрапунктическая музыка исчерпала свои возможности в течение небольшого числа столетий органического развития, так и динамика, начало расцвета мира форм которой приходится примерно на 1600 г., есть образование, вступившее в процесс угасания.
Но раньше встает перед фаустовским, в высшей степени
историческим духом еще никогда не поставленная, никем не
предугаданная задача. Со временем будет создана морфология точных наук, которая исследует, каким образом все законы, понятия и теории в качестве форм внутренне связаны между собой, и что они как таковые исторически обозначают. Теоретическая физика, химия, математика, рассматриваемые как сводка символов, - это конечное преодоление механического аспекта мира интуитивной, снова религиозной идеей мира. Это последний шедевр физиогномики, которая также еще растворит в себе и систематику как объект. Мы больше не будем спрашивать, какие общие законы лежат в основе химического сродства или диамагнетизма - вопросы догматики, исключительно занимавшие XIX в., - мы будем даже
поражены, что сравнительно примитивные вопросы, подобные этим, могли совершенно овладевать умами такого порядка. Мы будем исследовать, откуда идут эти предопределенные фаустовскому интеллекту формы, почему они должны были достаться нам, людям одной культуры, в отличие от всех остальных, какой сокровенный смысл лежит в том, что полученные числа появляются именно в этом одеянии образов. И при всем том мы теперь едва догадываемся, сколь многое из мнимообъективных ценностей и опытом приобретенных знаний есть только наряд, картина и выражение.
Отдельные науки, теория познания, физика, химия, математика, астрономия сближаются с возрастающей быстротой. Мы идем навстречу полной идентичности результатов и, следовательно, слиянию миров форм, которое, с одной стороны, представляет собой сведеную к немногим основным формулам систему чисел (функциональной природы), с другой стороны, вносит, как именование таковых, небольшую группу теорий и образных воззрений, но и эти в свой черед могут и должны быть снова признаны скрытыми мифами и будут сведены к нескольким типам, но непременно обладающим физиогномическим значением. Этой тенденции к схождению не замечали, так как со времени Канта и собственно уже с Лейбница

567

ни один ученый не владел более проблематикой всех точных наук.
Еще сто лет тому назад физика и химия были чужды друг
другу теперь их нельзя трактовать раздельно. Вспомним области спектрального анализа, радиоактивности, кинетическую теорию газов. Пятьдесят лет тому назад существенную часть химии можно было излагать почти без математики; теперь химические элементы готовы превратиться в математические постоянные величины переменных комплексов отношений. Но элементы в своей чувственной обозримости были последними отзывавшимися античной пластичностью величинами естествознания. Молекулярная теория давно уже сделалась областью чистой математики. Физиология стоит на пороге того, чтобы стать главой органической химии и пользоваться средствами счисления бесконечно малых величин. Строго разделенные по органам чувств части старой физики - акустика, оптика, учение о теплоте - растворились в динамике материи и динамике эфира, чисто математическое разграничение которых оказывается почти невозможным. Теперь последние выводы теории познания и выводы анализа и физики (прежде всего оптики) соединяются в одну труднодоступную область, в которую входит, например, теория относительности. Теория эманации групп радиоактивных лучей выражается языком знаков, лишенным уже всякой наглядности.
Химия вместо того, чтобы ставить себе целью точнейшее
наглядное определение качеств элементов (атомный вес,
сродство, способность вступать в химическое взаимодействие) склонна теперь устранить эти чувственные моменты. То
обстоятельство, что эти элементы по своему "происхождению" из соединений обладают различной характеристикой, что они представляют собой комплексы раздельных единиц, хотя на опыте ("в действительности") они ведут себя как единства высшего порядка и, следовательно, практически неразделимы, что, однако, в отношении радиоактивности они проявляют глубокие различия, что вследствие эманации лучистой энергии происходит распад их и, следовательно, можно говорить о длительности жизни элементов, в чем явное противоречие первоначальному понятию элемента и вместе с тем духу созданной Лавуазье современной химии, - все это сближает эти представления с учением об энтропии и его наводящим на раздумье противоположением причинности и судьбы, познания и переживания, природы и истории, и знаменует путь западноевропейской науки, с одной стороны, к открытию идентичности ее формальных, логических или выраженных числами результатов со структурой самого рассудка,

568

с другой стороны, к познанию того, что вся облекающаяся в эти числа и понятия теория является только символическим выражением фаустовской жизни.
Факт, что радий в известных условиях превращается в гелий, следовательно, что один элемент превращается в другой, затрагивает основоположения химической теории. Теория относительности доказывает, по меньшей мере, что абсолютная величина известной длины есть представление, возбуждающее серьезные сомнения. Это представление, однако, есть предпосылка измерительных приемов физики. Наличие нескольких, свободных внутри себя от противоречий геометрий, введение которых в физику и астрономию рядом с единственно применявшейся до сих пор эвклидовой геометрией совершается в наши дни из методологических соображений, конечно, противоречит некоторым, никогда до сих пор не вызывавшим сомнения положениям теории познания, в особенности теории Канта, но доказывает этим только то, что и здесь имеются налицо духовные преданья, в которых возможно или должно сомневаться. Наконец на этом месте нужно назвать один из важнейших ферментов всего комплекса форм - чисто фаустовское учение о множествах, которое принимает в резком противоречии к античной математике уже не отдельные величины, а совокупность так или иначе морфологически однородных величин (например совокупность всех квадратных чисел, всех дифференциальных уравнений определенного типа) за новую единицу, за новое число высшего порядка, и подвергает ее новым, ранее совершенно неизвестным рассмотрениям, относительно их мощности, порядка, эквивалентности и счислимости *. Конечные (счислимые, ограниченные) множества характеризуются касательно их мощности как "количественные числа", касательно их порядка – как "порядковые числа", и устанавливаются законы и способы их счисления. Таким образом, последнее расширение теории функций, которая постепенно включила в свой язык форм всю математику, находится в стадии осуществления, причем руководствуется, применительно к характеру функций, принципами теорий групп, а применительно к значимости переменных, - основными положениями теории множеств. При этом математика вполне отдает себе отчет в том факте, что здесь сливаются последние умозрения о сущности числа с умозрением чистой логики, и речь заходит об алгебре логики.

* "Множество" рациональных чисел счислимо, чисел действительных - нет. Множество комплексных чисел двухмерно; из этого вытекает понятие множества n-измерений. которое включает в учение о множествах также и геометрические области.

569

Современная аксиоматика геометрии сделалась окончательно главой теории познания.
Незамечаемая цель, к которой все это стремится и которую особенно ощущает в себе как некоторый внутренний ук лон всякий истинный естествоиспытатель, есть выработка чистой, подчиненной числам трансцендентности, окончательное, безостаточное преодоление видимости и замена ее недоступным и неосуществимым для непосвященных языком образов, которому великий фаустовский символ бесконечного пространства сообщает внутреннюю необходимость. Цикл западного природопознания приходит к своему завершению. С глубоким скептицизмом этих последних прозрений дух снова возвращается к формам раннеготической религиозности. Неорганический, познанный, расчлененный окружающий мир, мир как природа, как система, углубляясь, превратился в чистую сферу функциональных чисел. Мы признали числа за один из исконнейших символов всякой культуры, и отсюда следует, что путь к чистому числу есть возвращение духа к своей собственной тайне, откровение его собственной формальной необходимости. Фаустовское число не было чувственной величиной, но абстрактным отношением. Цель достигнута, и здесь, наконец, обнаруживается это огромное, становящееся все более внечувственным, все более прозрачным сплетение, обволакивающее все естествознание. Это не что иное, как внутренняя структура духа, который вознамерился дать природе образ. Под этим сплетением вновь обнаруживается самое раннее и глубокое: миф, непосредственное становление, жизнь. Чем менее антропоморфным мнит себя исследование природы, тем более оно становится таковым. Оно устраняет мало-помалу отдельные человеческие черты картины природы, чтобы, в конце концов, на месте мнимой чистой природы ощутить в руках своих самое человеческую стихию, в чистом и цельном виде, непосредственную форму человеческого рассудка. Из религиозной душевности готики вышел затмевающий исконное мирочувствование городской интеллект, alter ego иррелигиозного познания природы. Ныне, при закате научной эпохи, в стадии побеждающего скептицизма, облака расходятся, и утренний ландшафт вновь открывается в полной ясности. Природа, как застывший итог функциональных законов, чисто абстрактный, чисто инфинитезимальный, есть не что иное, как механическая картина фаустовского духа, отделяющаяся от органической основы. Но основу эту явили уже романская орнаментика и готические соборы.
Последний заключительный акт фаустовской мудрости, хотя бы только в ее высших моментах, есть растворение всего

570

знания в огромной системе морфологически-исторического
сродства. Динамика и анализ по смыслу, языку форм и субстанции идентичны с созданиями готической архитектуры и династического государства, с тенденциями нашей становящейся все более социалистической хозяйственной жизни и нашей импрессионистской масляной живописи, с инструментальной музыкой и христианско-германской догматикой. Одно и то же мирочувствование говорит во всех. Они родились и состарились вместе с фаустовской душой. Они изображают эту свою культуру как исторический феномен в мире дня и пространства. Соединение отдельных научных аспектов в целое будет носить все черты великого искусства контрапункта.
Инфинитезимальная музыка безграничного пространства Вселенной - таково всегда было глубокое взыскание этой души в противоположность античной с ее пластическо-эвклидовским космосом. Сведение в качестве мыслительной необходимости фаустовского мирового рассудка к формуле динамическо-императивной причинности, принявшее образ наделенного диктаторским авторитетом естествознания, - таково ее великое завещание духу грядущих культур, завещание высочайшей трансцендентности форм, которое, может быть, никогда никем не будет вскрыто. И с этим, усталая от своих стремлений, западная наука вновь вернется к своему душевному отечеству.

Комментировать труд Шпенглера чрезвычайно трудно из-за массы имен и событий, которыми оперирует автор. По этой причине было решено оставить без примечаний то, что можно найти в Советском энциклопедическом словаре. В текст 1920 г. внесены некоторые изменения в соответствии с современными нормами орфографии.
Учитывая, что книга издается массовым тиражом, мы постарались дать перевод со всех языков, на которых выражается О. Шпенглер. При этом было сочтено нужным зачастую давать набор значений иностранных слов, потому что многозначность многих понятий как раз и имеет в виду автор. Таким образом, перевод иноязычных слов может отличаться от общепринятого.
Насколько нам известно, Шпенглера до их пор не жалуют многие ученые читатели. Этим, в частности, видимо, объясняется тот факт, что в соответствующих изданиях биографии автора отводится весьма мало места: все спешат перейти к критическому разбору "Заката". Примечательно, что Шпенглер "обидел" не только советских философов (см., например, пассажи в БСЭ), но и многих западных исследователей его творчества. Так, в четырехтомном труде "Великие немцы" (Die grosse Deuteche-Bd IV) биографические сведения о Шпенглере тонут в рассуждениях и репликах о "вызове духовному движению эпохи": "Конечно, и до него были предсказатели Заката Запада, прорицатели культурного упадка, а тем более критики европейской цивилизации, писавшие и о так называемых циклах истории... Предшественники находятся всегда, хотя в большинстве случаев они представляют лишь исторический интерес. Однако аутсайдерское положение Шпенглера, его подчеркнутый аутодидактизм и своеобразие развития его мыслей делают вопрос о предшественниках совершенно излишним. Эпоха восприняла этот труд буквально так, как хотел сам его автор: как самобытное достижение одиночки".
Далее повествуется, что "все читали и обсуждали книгу: и молодежь, вернувшаяся с войны, и образованный мир, в широком смысле этого слова, и специалисты, тоже в широком смысле - ибо кого только она тогда ни коснулась. Эффект был усилен еще и тем, что имя Шпенглер возникло буквально из небытия". Затем сообщается, что Шпенглер родился в Бланкенбурге, в Гарце, "где на рудниках работали его предки". Отец философа был почтовым служащим, а "матери обязан он всем тонким и художественным в своей натуре". В Галле (Халле) окончил Шпенглер "гуманитарную школу, затем изучал математику и естественные науки; историей и историей искусств он занимался самостоятельно". В 1911 г. он "добровольно отказался от места учителя гимназии, заточил себя в крохотной квартирке в Мюнхене и обрек себя на тяжкий многолетний труд, идея которого захватила его как высокое предназначение". Всего за восемь недель книга была осмыслена, а работа над ней была в основном закончена к началу 1917 г., и вскоре первый том, название которого было найдено еще в 1912 г., был готов к печати. "Итак, типичная книга "в стол", долго зревшая и создаваемая в тишине в предвидении

572

мировой войны, писалась в ожидании германской победы". В 1922г. последовали второй том, а вслед за ним новая редакция первого. Затем сразу идет критика Шпенглера как упрямого пессимиста и не очень удачливого пророка.
ВВЕДЕНИЕ

С. 36. "Considerftions..." (фр.) – “замечания, соображения”
С. 40. "Saggiatore" (ит.) - букв. "пробирщик; дегустатор ; точные весы “;
чаще всего дается без перевода; название произведения, написанного
Галилеем в 1623 г. и посвященного движению комет.
С. 42. Берозий, Бероз (Berosus) - вавилонский жрец, живший в III в. до
н.э. и написавший на греческом три книги вавилонско-халдейских сказаний,
почерпнутых якобы из древних архивов вавилонских храмов.
С. 43. Тайгет - горный хребет на юге Пелопонесса.
di certi (тат.) - боги истинные (верные, надежные).
di incerti - боги неистинные (неверные).
Элида - город, возникший в 471 г. до н.э. на северо-западе Пелепонесса.
Герея - город в юго-западной части Аркадии, на правом берегу Алфея ,
недалеко от Элидской границы.
С. 44. "Магманса" (Mahavanca) - индийская хроника, написанная на
языке пали Маганамой (Mahanama) около 480 г. н.э.; важнейший документ
по истории южного буддизма.
"in nuсе" (лат.) - букв. "в орехе" - в зародыше.
С. 45. Аменемхет III - фараон XII династии Среднего царства
(1844-1797 гг. до н.э.).
С. 46. Парсифаль (Парцеваль, Parsifal) - герой эпоса Вольфрама фон
Эшенбаха (см. ниже) и одноименной оперы Р. Вагнера на тот же сюжет
С. 47. "Дантова "Vita nuova" - автобиографическое произведение Данте,
"Новая жизнь" (1292 г.).
"...в эпоху великого Тутмоса..." - имеется в виду Тутмос III, фараон
XVIII династии Нового царства (1490-1436 гг. до н.э.), «самый победоносный
царь египетской истории" (см.: Жак, Кристиан. Египет великих фараонов
: История и легенда. М.: Наука, 1992. С. 150).
С. 54. "...Ибсен... в драме "Император и Галилеянин"; в русском
переводе чаще - "Цезарь и галилеянин (Мировая драма в двух частях
крупнейшее произведение Ибсена. Опубликована в 1873 г. ) (См.: Ибсен , Генрик.
Собр. соч.: В 4 т. М.: Искусство, 1957. Т. 3. С. 5- 270).
С. 55. Байрейт (Bayreuth), Байройт - город на юге Германии, в котором в 1876 г. был открыт оперный театр Вагнера. Далее Шпенглер часто
употребляет слово "Байрейт" как символ устремлений германского духа
С. 57. Горн (Horn, латинизированная форма Homius) – германский историк и географ (1620-1670).
С. 66. Грот (Grote), Джордж - автор монументальной истории Греции
и выдающийся английский политический деятель ( 1794-1871)
С. 67. Сегеста (Segesta), вначале Эгеста, Акеста – древний город на
Сицилии, якобы построенный троянцами для царя Эгеста. В 307 г. до н.э.
род был разрушен.

573

С. 68. Великая Матерь (Magna Mater) - титул малоазийской богини
Кибелы, в честь которой устраивались разнузданные оргии самого непристойного вида.
"Римское otium cum dignitate" - букв.: "отдых с достоинством", приличествующий человеку отдых.
С. 72. "Panem et circenses" (лат.) - "Хлеба и зрелищ!" - восклицание-
требование римского плебса времен диктаторов и императоров, символ пошлости и тунеядства.
"иbi bene , ibi patria" - "где хорошо, там и родина".
С. 73. Via Appia - Аппиева дорога.
"insulae" (лат.) - букв. "острова" - отдельно стоящие дома, в том числе предназначенные для сдачи внаем.
С. 75. "l'art роur l'art" (фр.) - "искусство для искусства"; кредо свободного художника.
plein air (фр.) - пленер (букв.: "открытый воздух").
Ян (Jahn), Фридрих Людвиг (1778-1852) - основатель немецкого гимнастического и спортивного движения, "отец гимнастики".
С. 83. Analysis situs - "анализ ситус", анализ положений, расположения фигур; современная топология.
С. 85. "Не напрасно настоящий римлянин презирал Graeculum
historionem", - т.е. "греческого историка".
С. 88, "esse est percipi" (лат.) - "быть - значит чувствовать" (ощущать, воспринимать).
С. 96. Бальдур (Бальдр) -согласно "Младшей Эдде", второй сын верховного скандинавского бога Одина: "ему принадлежала земля, что зовется теперь Вестфаль" (Младшая Эдда. Л.: Наука, 1970. С. 14), бог света и солнца.
"Хелианд" (древнесаксонское Heiland) - древнегерманское евангельское сказание в ритмизованных стихах, сочиненное около 830 г. неким духовным лицом. Гелианд - герой этого сказания.
Эккхард (Эккехард) - Майстер Экхарт (Eckhart), Иоганн -
(1260-1327, по другим источникам) - проповедник в средневековой Германии, позднее объявленный еретиком.
С. 97. Гиджра (Геджра) (арб.) - бегство Магомета из Мекки в Медину; с
него ведется отсчет летоисчисления у мусульман.
С. 101. "От Бутада до Полигнота". - Бутад из Сициона - полулегендарный ваятель, который первым в Греции стал пользоваться глиной.
"M' шаmma" - руины арабского замка в пустыне в Трансиордании.
С. 103. Мина - первый из египетских фараонов-людей, в отличие от
древних полулюдей-полузверей. По преданию, происходил из г. Тиниса.
Считался первым законодателем, изобретателем письменности, автором кодексов нравственности.
С. 105. Ясон из Феры - в последние годы Пелопонесской войны тиран в
фессалийском городе Феры.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

С. 110. Numina (от numen - божество) - изображение или статуя бога;
тайный знак божественного могущества.
С. 112. ..."Scritta in lingua matematica" - "записана на языке математики" (см. также с. 40).
Иератический - от греч. ????? - святой, священный.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

В которых формально находит себе выражение энергия пространства
Следовательно совершенно нематериальной живописью искусством барокко совершенно
Соответственно этому в научной картине души всех западных психологий фигурирует предопределенный языком
Всякая математика
Какой только можно вообразить стремятся выразить наши теории пространства не менее других к этому стремится