<<<     ΛΛΛ     >>>   

II февраля чем свет собрались все чины в Лефортовский дворец, где находилось тело покойного государя, и долго дожидались: причиною медленности оказалось то, что невеста княжна Долгорукая требовала себе в церемонии места и всей обстановки особы императорского дома. Эта бестактность со стороны Долгоруких возбудила против них сильное негодование. Погребальное шествие тронулось без невесты. Но в то время как многие бранили княжну Екатерину и ее родственников, на печальную церемонию смотрела из окна шереметевского дома другая женщина, которой суждено было дать фамилии Долгоруких другого рода блеск - блеск нравственной чистоты и мужества в страданиях: то была невеста бывшего фаворита князя Ивана Алексеевича Долгорукого Наталья Борисовна Шереметева. Когда она обручилась с Долгоруким, то отовсюду только и слышали восклицания: «Ах как она счастлива!» Но это счастие продолжалось только несколько дней. После известия о смерти Петра II «не можно было плачь мой пресечь», писала потом Наталья Борисовна. «Я довольно знала обыкновение своего государства, что все фавориты после своих государей пропадают; чего было и мне ожидать? И так я плакала безутешно. Свойственники, сыскав средство, чем бы меня утешить, стали меня уговаривать, что я еще человек молодой, а так себя безрассудно сокрушаю; можно этому жениху отказать, когда ему будет худо; будут другие женихи, которые не хуже его достоинством, разве только не такие великие чины будут иметь; а в то время, правда, что один жених очень хотел меня взять, только я на то не склонна была, и сродникам моим всем хотелось за того жениха меня выдать. Это предложение так мне тяжело было, что ничего на то не могла им ответствовать. Войдите в рассуждение, какое это мне утешение и честна ли эта совесть, когда он был велик, так я с радостию за него шла, а когда он стал несчастлив, отказать ему? Я такому бессовестному совету согласиться не могла; а так положила свое намерение, когда, сердце одному отдав, жить или умереть вместе, а другому уже нет участия в моей любви. Я не имела такой привычки, чтоб сегодня любить одного, а завтра другого; я доказала свету, что я в любви верна. Во всех злополучиях я была своему мужу товарищ и теперь скажу самую правду, что, будучи во всех бедах, никогда не раскаивалась, для чего я за него пошла... Пришел тот назначенный несчастливый день: нести надобно было государево тело мимо нашего дому, где я сидела под окошком, смотря на ту плачевную церемонию. Боже мой, как дух во мне удержался! Началось духовными персонами, множество архиереев, архимандритов и всякого духовного чину; потом несли государственные гербы, кавалерию, разные ордены, короны, в том числе и мой жених шел перед гробом, нес на подушке кавалерию, и два ассистента вели под руки. Не могла его видеть от жалости в таком состоянии: епанча траурная предлинная, флёр на шляпе до земли, волосы распущенные, сам так бледен, что никакой живости нет. Поравнявшись против моих окон, взглянул плачущими глазами с тем знаком или миной: кого погребаем? В последний, в последний раз провожаю». Петра погребли в Архангельском соборе, вынувши для его гроба два гроба сибирских царевичей.

Мысли многих присутствовавших 11 февраля в Архангельском соборе обращались в Всесвятское. Верховники уже были недовольны: тотчас по приезде Анны в Всесвятское явился туда батальон Преображенского полка и отряд кавалергардов; Анна вышла к ним, объявила себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардов и каждому из последних поднесла сама по рюмке водки. Это распоряжение насчет полковничества и капитанства гвардии было явным нарушением условий; однако 14 числа Верховный тайный совет, Сенат и генералитет отправились в Всесвятское благодарить императрицу за дарованную народу милость, причем граф Головкин, как старший кавалер, поднес ей орден Св. Андрея; есть очень вероятное известие, что Анне не понравилось это поднесение от Верховного совета, ибо она считала себя вправе на этот орден как императрица. «Ах, правда, я и позабыла его надеть»,- сказала она, взяла орден и велела надеть его на себя одному из окружающих, не допуская сделать это кого-нибудь из членов Верховного совета. На другой день, 15 февраля, императрица имела торжественный въезд в Москву. Все чины были созваны к присяге в Успенский собор, который был обставлен войском. В Синодской палате Феофан Прокопович внушал духовенству, что присяга есть дело великое; беда, если кто присягает на том, что противно совести или чего он не хочет или не знает, и настоял, чтоб Синод прежде всего потребовал от Верховного совета форму присяги, которая, как ходили слухи, изменена. Несколько раз ходили секретари из Синода в Верховный совет с требованием формы присяги; верховники несколько раз обещались ее прислать, но не присылали, и вдруг прислано сказать архиереям, что члены Верховного совета уже в церкви и дожидаются духовенства. Феофан советовал не ходить, но другие архиереи двинулись, и он не решился остаться один. Только что архиереи вошли в собор, как верховники приступили к ним с убеждением, чтоб первые присягнули, как всего народа пастыри и в духовных делах предводители. Тут Феофан начал опять говорить о важности присяги; в толпе шляхетства послышались вздохи и восклицания, что присяга дело страшное. Феофан настаивал, чтоб форма присяги прежде всего была прочтена всем вслух с амвона. Князь Дмитрий Голицын возражал ему, но другие верховники, боясь смуты, согласились. Новую форму присяги прочли: в ней хотя некоторые прежние выражения, означавшие самодержавие, и были исключены, однако не было и выражений, которые бы означали новую форму правления, и, главное, не было упомянуто о правах Верховного тайного совета и о подтвержденных императрицею условиях; существенная перемена состояла в том, что присягали государыне и отечеству: поэтому присутствовавшие, рассудив, что новая форма не приносит верховникам никакой пользы, решились принять ее и присягнули. Говорят, была попытка заставить присягнуть государыне и Верховному совету; такую форму присяги попытался было предложить фельдмаршал князь Василий Владим. Долгорукий Преображенскому полку, но получил ответ, что если он будет настаивать на этом, то ему ноги переломают.

От новой формы присяги не было пользы верховникам, но не было и вреда; они были сильны бессилием своих противников, недостатком единства между ними, отсутствием энергических вождей. Феофан Прокопович не решился или ему не позволили сказать громко приветственную речь новой императрице в день ее торжественного въезда в Москву; он подал речь на письме; в ней говорилось: «Твое персональное доселе бывшее состояние всему миру известно: кто же, смотря на оное, не воздохнул, видя порфирородную особу, в самом цвету лет своих впадшую в сиротство отшествием державных родителей, тоску вдовства приемшую лишением любезнейшего подружия, не по достоинству рода пропитание имущую, но и, что воспомянуть ужасно, сверх многих неприятных приключений от неблагодарного раба и весьма безбожного злодея страх, тесноту и неслыханное гонение претерпевшую. На сии смотря, котории о промыслах божиих искусно рассуждают, узнавали величество ваше быти в числе любимых чад божиих; а суемудрии человецы, может быть, в сердцах своих говорили: «Бог оставил ю. А се ныне отец наш небесный, сира и вдову приемлющий, всему миру ясно показал, как не оставил тебе»».

Феофан здесь указывал на гонение, претерпенное Анною от Меншикова, «неблагодарного раба и весьма безбожного злодея», но он старался внушить, что Анна и теперь терпит страх, тесноту и неслыханное гонение от неблагодарных рабов и весьма безбожных злодеев; люди, действовавшие по мысли Феофана, духовенство били на чувство преданности к царской особе и возбуждали сострадание к печальному положению государыни, которая находится в неволе: князь Василий Лукич Долгорукий поместился во дворце, и никому нельзя было приблизиться к императрице без его позволения; даже сестры ее могли говорить с нею только в его присутствии. «Смотрите,- говорили,- она никуда не показывается, народ не видит ее, не встречает радостными криками; князь Василий Лукич стережет ее, как дракон; неизвестно, жива ли она, и если жива, то насилу дышит». «Сими сим подобная, когда везде говорено, другой компании (противной верховникам) ревность жесточае воспламенялась; видать было на многих, что нечто весьма страшное умышляют»,- рассказывает сам Феофан. Но у верховников было не без приверженцев, которые также по молчали; образчиком их речей может служить рассказ бригадира Козлова казанскому губернатору Волынскому о московских происшествиях: «Теперь у нас прямое правление государства стало порядочное, какого нигде не бывало, и ныне уже прямое течение делам будет, и уже больше бога не надобно просить, кроме чтоб только между главными согласие было. А если будет между ими согласие, так как положено, конечно, никто сего опровергнуть не может. Есть некоторые бездельники, которые трудятся и мешают, однако ж ничего не сделают, а больше всех мудрствует с своею партишкою князь Алексей Михайлович (Черкасский), однако ж ничего не успевают, и не сделается. И о государыне так положено: что хотя в малом в чем не так будет поступать, как ей определено, то ее, конечно, вышлют назад в Курляндию, и для того будь она довольна тем, что она государыня российская; полно и того. Ей же определяют на год 100000, и тем ей можно довольной быть, понеже дядя ее, император, и с теткой ее довольствовался только 60000 в год, а сверх того, неповинна она брать себе ничего, разве с позволения Верховного тайного совета; также и деревень никаких, ни денег не повинна давать никому, и не токмо того, ни последней табакерки из государевых сокровищ не может себе вовсе взять, не только отдавать кому, а что надобно ей будет, то будут давать ей с расписками. А всего лучше положено, чтоб ей при дворе своем свойственников своих не держать и других ко двору никого не брать, кроме разве кого ей позволит Верховный тайный совет. И теперь Салтыковых и духу нет, а впредь никого не допустят. И что она сделана государынею, и то только на первое время, помазка по губам».

Борьба между двумя «компаниями» состояла в том, что верховники старались убедить Анну поскорее явиться в их заседание и торжественно подтвердить новое государственное устройство, а противная компания уговаривала императрицу, чтоб она этого не делала. Но князь Василий Лукич стерег Анну, как дракон, и потому последней компании сноситься с нею было трудно; надобно было действовать тайком, через женщин; главною посредницею была свояченица князя Черкасского штатс-дама Прасковья Юрьевна Салтыкова, урожденная Трубецкая, по мужу свойственница императрице. Рассказывали, что употреблялись и другие средства сноситься с императрицею: будто приносили к ней каждый день ребенка, Биронова сына, и клали ему за пазуху записки о ходе дела; наконец, будто Феофан Прокопович подарил Анне столовые часы, в которых под доскою она нашла уведомление, что преданные ей люди положили действовать решительно. Ходил также слух, что верховники, устрашенные всеобщим неудовольствием и не надеясь выиграть дело, предложили Анне провозгласить ее самодержицею, на что она отвечала: «Это для меня слишком мало - получить самодержавие от осьми персон.

Как бы то ни было, в то время как «другая компания» собиралась в разных домах для совещаний о решительных мерах, для подписания просьбы императрице о пересмотре подписанных ею в Митаве пунктов, Верховный тайный совет продолжал распоряжаться и 24 февраля решил участь лиц, к которым императрица не могла быть равнодушна, а именно: тайный советник Петр Бестужев был назначен губернатором в Нижний Новгород; арапа Аврама Петрова велено освободить из-под караула и быть ему в Тобольске при полках майором. На другой день, 25 числа, члены Совета также собрались на обычное заседание; сидели князь Михаил Михайлович Голицын, его брат князь Дмитрий, князь Алексей Григорьевич Долгорукий и занимались разными делами, как вдруг входит князь Василий Лукич и зовет их к императрице. В большой зале дворца нашли они государыню и множество из Сената, генералитета и шляхетства, человек 800, от имени которых начали читать просьбу; в ней говорилось, что императрица по своей неизреченной милости изволила подписать условия, предложенные ей Верховным тайным советом, за что все верноподданные приносят ей глубочайшую благодарность за себя и за потомков своих, которые не перестанут благословлять имя ее величества; несмотря на то, обязанность верноподданных заставляет представить ее величеству, что в означенных пунктах заключаются обстоятельства, заставляющие опасаться впредь для народа событий неприятных, которыми враги отечества могут воспользоваться; после зрелого размышления об этих условиях сделаны были Верховному тайному совету письменные представления; требовалось, чтоб по большинству голосов установлена была правильная и хорошая форма правления. Но Верховный тайный совет отвечал, что ничего нельзя сделать без соизволения ее величества. Зная натуральное милосердие императрицы, присутствующие наипокорнейше просят приказать рассмотреть различные проекты, предложенные ими, призвавши одну или двух персон из каждой фамилии для установления такой правительственной формы, которая бы угодна была всему народу. Хотя просьба подписана и немногими лицами, потому что боялись собираться, однако присутствующие уверяют, что все шляхетство ее одобряет.

Когда чтение было кончено, князь Василий Лукич обратился к императрице с просьбою обдумать вместе с членами Верховного тайного совета, какой ответ дать на подобное прошение. Тут вдруг подле Анны очутилась сестра ее Екатерина Ивановна, герцогиня мекленбургская, с пером и чернилицею в руках. «Нечего тут думать, государыня,- сказала она сестре,- извольте подписать». Анна подписала; но тут встала буря, и не со стороны членов Верховного тайного совета, которые стояли совершенно пораженные; гвардейские офицеры и другие из шляхетства, хотевшие полного восстановления прежней правительственной формы, начали кричать: «Не хотим, чтоб государыне предписывались законы; она должна быть такою же самодержицею, как были все прежние государи». Когда Анна, раздраженная шумом, стала их унимать, то они бросились перед нею на колена с криком: «Государыня, мы верные подданные вашего величества; мы верно служили прежним великим государям и сложим свои головы на службе вашего величества; но мы не можем терпеть, чтоб вас притесняли. Прикажите, государыня, и мы принесем к вашим ногам головы ваших злодеев». Тут Анна сказала капитану гвардии: «Вижу, что я здесь небезопасна; повинуйтесь генералу Салтыкову, и только ему одному».

Шляхетство имело теперь в руках подписанную императрицею просьбу о пересмотре всех проектов и установлений с общего согласия новой правительственной формы. Но к чему повело бы это, когда уже так громко было заявлено желание, чтоб восстановлен был старый порядок вещей, когда представители вооруженной силы высказались, что не позволят предписывать законов государыне? Благоразумно ли было давать опереживать себя в преданности и подвергаться явной опасности? Понятно, что при таких обстоятельствах голос людей, требовавших полного восстановления самодержавия, взял верх, и дворянство, вышедши в другую залу, положило просить императрицу о принятии самодержавия. Но для написания новой просьбы требовалось время, и потому стали просить о допущении на аудиенцию после обеда. Анна согласилась и пошла за стол, к которому пригласила и членов Верховного тайного совета: таким образом, последние не имели возможности подумать вместе о своем положении.

В четвертом часу пополудни дворянство возвратилось во дворец с новою просьбой, в которой говорилось: «Когда ваше императорское величество всемилостивейше изволили пожаловать всепокорное наше прошение своеручно для лучшего утверждения и пользы Отечества нашего сего числа подписать, недостойных себе признаем к благодарению за тако превосходную вашего императорского величества милость. Однако ж усердие верных подданных, которое от нас должность наша требует, побуждает нас по возможности нашей не показаться неблагодарными; для того в знак нашего благодарства всеподданнейше приносим и всепокорно просим всемилостивейше принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные к вашему императорскому величеству от Верховного совета и подписанные вашего величества рукою пункты уничтожить. Только всеподданнейше ваше императорское величество просим, чтоб соизволили сочинить вместо Верховного совета и высокого Сената один Правительствующий сенат, как при Петре Первом было, и исполнить его довольным числом - 21 персоною; такожде ныне в члены и впредь на упалые места в оный Правительствующий сенат и в губернаторы, и в президенты повелено б было шляхетству выбирать баллотированьем, как то при Петре Первом уставлено было; и притом всеподданнейше просим, чтоб по вашему всемилостивейшему подписанию форму правительства государства для предбудущего времени ныне установить. Мы напоследок, вашего императорского величества всепокорнейшие рабы, надеемся, что в благорассудном правлении государства, в правосудии и в облегчении податей по природному величества вашего благоутробию презренны не будем, но во всяком благополучии и довольстве тихо и безопасно житие свое препровождать имеем». Февраля 25, 1730». Подписи: князь Иван Трубецкой, Григорий Чернышев, Ушаков, Новосильцев, князь Григорий Юсупов, Михайла Матюшкин, князь Алексей Черкасский, Сукин, Олсуфьев, князь Никита Трубецкой, граф Михайла Головкин и т. д., подписей 150.

Когда прочли эту просьбу, императрица притворилась удивленною. «Как,- сказала она,- разве пункты, которые мне поднесли в Митаве, были составлены не по «желанию целого народа?» «Нет!» - отвечали собравшиеся. «Так, значит, ты меня, князь Василий Лукич, обманул!» - сказала Анна. О последующем в протоколе Верховного тайного совета записано: «Пополудни в четвертом часу к ее императорскому величеству призыван статский советник Маслов, и приказано ему пункты и письмо принесть к ее величеству, которые в то ж время и отнесены и ее величеству от господ министров поднесены, и те пункты ее величество при всем народе изволила, приняв, разорвать. Февраля 26: господа министры изволили быть во дворце, куда призыван статский советник Маслов, и велено ему сочинить вновь присягу о самодержавии ее величества, которая в то же время и сочинена, и ее величество тое присягу опробовать соизволила, и господа министры, тое присягу подписав, вручили ее величеству. 28 февраля по всем улицам с барабанным боем объявлено, чтоб завтра, т. е. 1 марта, в 8 часов утра, все шли паки к присяге в соборы и церкви».

Бригадир Ив. Мих. Волынский так уведомил об этих событиях двоюродного брата своего Артемия Петровича Волынского: «Здесь дела дивные делаются. По кончине его величества выбрали царевну Анну Ивановну с подписанием пунктов, склонных вольности, и чтоб быть в правлении государства Верховному совету восьми персонам и в Сенате одиннадцати. И в оном спорило больше шляхетство, чтоб быть в Верховном совете 21 персоне и выбирать оных баллотированием, а большие не хотели оного, чтобы по их желанию было восемь персон. И за то шляхетство подало челобитную ее величеству, чтобы быть в 21 персоне, и оная челобитная ее величества собственною рукою подписана тако: «По сему рассмотреть», и потом ее величество и оную челобитную изволила отдать князю Алекс. Мих. Черкасскому. И с шляхетством подавал челобитную князь Алексей Михайлович, и потом за опасностию шляхетство подало челобитную другую ее величеству, чтоб соизволила принять суверенство, и тако учинилась в суверенстве, и присягу вторично сделали, а оное делал все князь Алексей Михайлович и генералитет, с ним и шляхетство, и, что от того будет впредь, бог знает. Ныне в великой силе Семен Андреевич Салтыков, и живет он. вверху и ночует при ее величестве, а большие в великом подозрении и в стыде обретаются две фамилии, и с ними Матюшкин, Измайлов, Еропкин, Шувалов, Наумов, Дмитриев, Матвей Воейков, и такова дела от начала не бывало».

Присягнули самодержице Анне Иоанновне, ей одной только, и, за очень немногими исключениями, все были очень довольны; перепугались только, как говорят, когда вечером 25 числа красный цвет северного сияния покрыл горизонт. В кругу людей близких князь Дмитрий Михайлович Голицын произносил зловещие слова: «Трапеза была уготована, но приглашенные оказались недостойными; знаю, что я буду жертвою неудачи этого дела. Так и быть: пострадаю за Отечество; мне уже немного остается, и те, которые заставляют меня плакать, будут плакать долее моего».

Но от кого же плакать? От самой императрицы? Мы уже несколько раз встречались с герцогинею курляндскою, и все в затруднительных обстоятельствах ее жизни. Жизнь до сих пор действительно была незавидная. Раннее и бездетное вдовство в стране слабой, за влияние над которою спорили три сильных соседа, сделало из Анны игрушку политических отношений и соображений; она стала невестою всех бедных принцев, желавших получить Курляндию в приданое; планы о браке ее составлялись и разделывались, смотря по отношениям между Россиею, Польшею и Пруссиею; неприятно было положение Анны при великом дяде; еще неприятнее при Екатерине I и Петре II. Чаша унижения была выпита до дна, а натура была жесткая, гордая, властолюбивая, чувствительная к унижению. Во всем препятствия, борьбы; за отношение к Бестужеву гонение от матери, царицы Прасковьи, на которую Анна была очень похожа жестокостию и энергиею; понравился Мориц саксонский -«неблагодарный раб» расстроивает дело; из-за Бирона неприятная история с Бестужевым. Выбрали в императрицы, когда уже Анне было 37 лет; но князь Василий Лукич Долгорукий привез ограничительные пункты и требует, чтоб Бирон не ездил в Москву; князь Василий Лукич стережет, как дракон. Наконец тюрьма отпирается, Анна на полной свободе, она - самодержавная императрица; наконец-то можно пожить, но уже молодость прошла, оставив много горечи на сердце; да и дадут ли спокойно пользоваться властью? Выбрали с ограничением; ограничительные пункты разорваны, но остались недовольные, и недовольны сильные и знатные люди; при первом неудовольствии к ним пристанут и другие и начнут смотреть в другую сторону: в Голштинии соперник опасный - родной внук Петра Великого! Надобно смотреть зорко и жить в постоянном страхе, а подозрительность и страх - это такие чувства, которые не умягчают душу. Русское знатное шляхетство подозрительно; правда, оно было против верховников, но оно сочиняло разные проекты государственного устройства и 25 февраля просило свободы просмотреть эти проекты и составить один наиболее удовлетворительный; только энергическое движение гвардии заставило поспешить восстановлением самодержавия. Надобно привязать к себе эту гвардию, увеличить ее число и, главное, сосредоточить всю власть в руках людей вполне преданных, которых интересы неразрывно связаны с интересами Анны, которым грозила и постоянно грозит беда, если власть перейдет в руки русской знати. Эти люди - иностранцы. Но возвышением иностранцев, и особенно одного из них, который в глазах народа не имел никакого права на возвышение, оскорблялись русские; Анна при своем уме, которого у нее никто никогда не отнимал, не могла не сознавать этого и потому не могла быть покойна. Чтоб успокоиться, забыться среди постоянно тяжелых обстоятельств жизни для натуры, не способной уходить во внутренний мир души и оттуда вызывать успокоение, для натуры недоступной, не приготовленной образованием к высшим средствам восстановления падающих сил духа,- для такой натуры оставалось одно средство - внешнее развлечение, празднества, окружение себя существами, которые бы постоянно развлекали, гнали бы далеко докучную мысль и тяжелое чувство, и Анне необходимо иметь подле себя женщин, которые бы болтали без умолку. Так, она писала в Москву: «У вдовы Загряжской Авдотьи Ивановны в Москве живет одна княжна Вяземская, девка; и ты ее сыщи и отправь сюда, только чтоб она не испужалась: то объяви ей, что я ее беру из милости, и в дороге вели ее беречь, а я ее беру для своей забавы: как сказывают, что она много говорит». В другой раз Анна писала в Переяславль: «Поищи в Переяславле из бедных дворянских девок или из посадских, которые бы похожи были на Татьяну Новокщенову, а она, как мы чаем, что уже скоро умрет, то чтоб годны были ей на перемену: ты знаешь наш нрав, что мы таких жалуем, которые бы были лет по сороку и так же б говорливы, как та Новокщенова или как были княжны Настасья и Анисья». Впоследствии люди знатные оскорблялись тем, что при Анне в числе шутов были два князя - Волконский и Голицын; но желание развлечься насчет ближнего, поймать его, посмеяться над ним было так сильно в Анне, что она не останавливалась ни пред каким саном, что видно из письма ее к казанскому архиерею: «Преосвященный архиерей! Письмо ваше из Казани мы получили, в котором пишешь, что ты приехал туда в самой Благовещеньев день, и даешь знать, что то есть марта 25 числа; за то мы благодарствуем, что научил нас здесь, в Петербурге, знать, в котором числе оный день бывает; а мы до сих пор еще не знали, однако ж уповали, что то как в Казани, так и здесь в одно время прилучается». В заключение представим два портрета Анны, нарисованные в разные времена, один - наблюдателем совершенно беспристрастным, другой - наблюдательницею очень пристрастною, но все же и второй портрет заслуживает внимания. Голштинский камер-юнкер Берхгольц в 1724 году так описывает визит, сделанный его герцогом курляндской герцогине Анне: «Она приняла его высочество очень ласково, но не просила его садиться и не приказывала разносить вино, как обыкновенно здесь водится. Герцогиня - женщина живая и приятная, хорошо сложена, недурна собою и держит себя так, что чувствуешь к ней почтение». Другой портрет от 1730 года: невеста князя Ивана Алексеевича Долгорукого Наталья Борисовна Шереметева смотрела на торжественный въезд Анны в Москву и описала ее так: «Престрашного была взору; отвратное лицо имела; так была велика, когда между кавалеров идет, всех головою выше и чрезвычайно толста».

Мы видели, что Верховный тайный совет, желая удовлетворить недовольное шляхетство, обещал уничтожение майората и учреждение военного училища, из которого молодые шляхтичи могли бы выходить прямо офицерами, не подвергаясь унизительной службе в солдатах. Самодержавная императрица признала за нужное исполнить эти обещания уничтоженного ею Совета. В декабре 1730 года утвержден был доклад Сената, что «в 1714 году Петр Первый, император, по первенству одного наследником учинить соизволил в таком всемилостивейшем намерении: 1) чтоб от разделения деревень в разные руки фамилии и знатные домы не упадали и крестьяне не отягчены были помещиковыми податьми и для того б исправнее государственные подати платить могли; 2) чтоб те дети, которые к деревням наследники не будут, принуждены были хлеба искать службою, учением и торгами. Но ныне усмотрено, что те пункты по состоянию здешнего государства не к пользе происходят, а именно 1) отцам не только естественно, но и закон божий повелевает детей своих всех равно награждать, и для того, которые у себя имеют по два или по три сына и по нескольку дочерей, те всячески ищут, каким бы образом всех равно удовольствовать, и если прочих движимым наградить нечем. то принуждены с крестьян излишнее брать или деревни продать в чужой род, чтоб деньги на раздел прочим оставить, или те ж деревни перепродавать чрез несколько лиц для укрепления меньшим детям, и в платеже пошлин несут великие убытки; а если кто при себе не сделает, то принужден написать в духовной на себе немалый долг и с клятвою наследнику завещать под тем образом заплатить меньшим детям, и некоторые, исполняя волю отцовскую, платят, продав те же отцовские деревни, а иные наследники, ведая, что на отце их такого долгу не было, духовные оспаривают, и происходят между братьями ненависти, и ссоры, и продолжительные тяжбы с великим с обеих сторон убытком и разорением, и в такой ненависти и злобе вечно принуждены оставаться, и не безызвестно есть, что не токмо некоторые родные братья и ближние родственники, но и отцов дети побивают до смерти. 2) Хлеб, лошадей и всякий скот за движимое почитают и отдают меньшим братьям с сестрами, и, таким образом, у наследника без хлеба и без скота деревни в состоянии быть не могут, а у меньших братьев без деревень хлеб и скот пропадают, и как наследники, так и кадеты от того в разорение приходят. И хотя определено, чтоб те, которые к деревням не наследники, искали б себе хлеба службою, учением, торгами и прочим, но того на самом деле не исполняется, ибо все шляхетские дети, как наследники, так и кадеты, берутся в службу сухопутную и морскую в нижние чины, что кадеты за двойное несчастие себе почитают, ибо и отеческого лишились, и в продолжительной солдатской или матросской службе бывают, и до такого отчаяния приходят, что уже все свои шляхетные поступки теряют. 3) Деревень в приданое за дочерьми давать не велено, чтоб они в чужие роды не выходили; это также с немалою тягостию происходит, ибо, вместо того чтоб дать в приданое деревни, принуждены их продавать и те деньги за дочерьми давать, потому что без этой продажи дать нечего, и потому деревни стали больше прежнего выходить из роду, тогда как отдачею деревень в приданое ущерба фамилиям быть не может: когда кто деревню отдаст за дочерью, то вместо того сын его возьмет за женою из другого рода. 4) В делах превеликое затруднение и волокита происходят, потому что Устав, как в государстве необычный, разным образом толкуется; а так как благополучие государства и польза состоят в правосудии и благосостоянии подданных, то мы, всеподданнейшие вашего императорского величества рабы, собрание Правительствующего сената, доносим и всепокорно просим верных рабов своих пожаловать, повелеть с сего указа в разделении детям как движимых, так и недвижимых имений чинить по уложенью и то, какое награждение давать женам и дочерям, определить вновь пунктами; которые дела решены по пунктам 1714 года, а спору и челобитья нет, тем быть так; а которые отцы уже сделали наследником одного из сыновей, а теперь пожелают разделить всем, или кто из братьев по смерти отцовой сделан один наследником, а пожелает сам с меньшими братьями разделить полюбовно и о том будут бить челом, тем дать на волю».

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Религиозное отношение к деятельности преобразователя
Заставить царя принять к сердцу интерес герцога предложением брачного союза между ним
Детей духовенства
27 августа леси пришел в гродно
Наследника царевича петра петровича за истинного