<<<     ΛΛΛ     >>>   

ский,—не классовая б«рьба, но борения внутри собственной души.
Я уже имела случай цитировать инвективу Л. Стаффа против подобного понимания счастья: Мы не за счастьем ринемся в сечу! Счастье—смиренных и слабых мечта. Бурям и бедам мы выйдем навстречу!'
А Ежи в драме Я. Киселевского «В сетях»2 считает счастье «пустым филистерским словечком». «Счастье, как я его понимаю,—это Христос в действии, это чудесное беспокойство души, снедаемой жаждой могущественного деяния, великолепного творчества» (с. 27).
b) Неспособность «затянутых в корсет душ» жить настоящей минутой. «Молодая Польша» и современный ей натуралистический роман обвиняли мещанство в неспособности радоваться жизни. Противопоставление тех, кто способен беззаботно радоваться мгновению, тем, кто постоянно чем-то занят, о чем-то тревожится, кому постоянная скованность не позволяет смело идти навстречу жизни,—таков один из главных мотивов романа Г. Запольской «Сезонная любовь». Туська, жена скромного варшавского служащего, противопоставляется здесь веселому миру актеров, который Запольская с мелодраматической сентиментальностью наделяет всеми достоинствами, в каких ему прежде отказывали,—например, привязанностью к семейной жизни и совестливостью.
Туська первый раз в жизни в Татрах, но она неспособна извлечь что-либо из этой поездки. Она экономит на еде, чтобы должным образом «показаться на людях». Ей некогда любоваться горами—ведь при ходьбе надо следить, чтобы не поцарапать новые ботинки. Пита, ее дочурка, сызмальства носит «духовный корсет». «Можешь погулять возле дома,—приказывает ей мать.— ...Не гуляй на солнце и береги ботиночки. И возьми митенки. И дыши не носом, а ртом—этот воздух дорого стоит»3.
Держаться естественно Туське не позволяет прежде всего постоянная забота о поддержании своей репутации в обществе. Она не может жить хуже, чем советница Вархлаковская, обосновавшаяся в соседнем доме. Встретившись в первый раз, соседки «оценили свои платья, Staff L. Mistrz Twardowski. Lwow, 1902, s. 178.
2KisielewskiJ.W sieci. Lwow, 1899. Далее пьеса цитируется по тому же изданию.
3 Zapolska G. Sezonowa mitosc. Warszawa, 1958, s. 63. Далее роман цитируется по тому же изданию.

руки, шляпки, зубы, скрытые достоинства, примерный доход, степень хитрости, извлекли на свет божий все изъяны, все темные пятнышки на носках, число веснушек, золото пломб в зубах и пробелы в образовании»
(с. 101).
Все время какие-то наставления! Пита должна неустанно помнить о том, чтобы не загореть. Потом, как известно, привычки женщин на отдыхе изменились, неизменно оставаясь, однако, на страже классовых различий. Когда на воды приезжали прежде всего помещики и именно они задавали тон, нужно было сохранять белизну рук и лица, ведь именно этим отличались владельцы имений от обожженных солнцем крестьян. Когда же свои образцы стал диктовать город, пришлось, напротив, с наскучившим энтузиазмом подставлять лицо солнцу, чтобы по возвращении в город выгодно отличаться от рабочего люда, которому было не до солнца и не до зелени. *
В связи с этой 'яростной критикой мещанства у Запольской можно было бы заметить, что писательница относит на счет мещанства черты, свойственные вовсе не ему одному. Например, встреча Туськи с советницей Вархлаковской—это обычное при первом контакте установление «порядка клевания». Кто возьмет верх, кто будет клевать и кто позволит себя клевать—обычная проба сил в мире пернатых; отсюда и пошло приведенное выше выражение, которое широко применяется и при характеристике отношений между людьми. Хотя установление «порядка клевания» между Туськой и госпожой Вархлаковской не есть нечто необычное само по себе, необычным здесь является то, при помощи чего эти дамы пытаются заклевать одна другую, какими достоинствами перещеголять, ибо это как раз сильно зависит от социальных условий и обнажает характерную для данной среды иерархию ценностей.
с) Роль денег. Кроме красоты и умения «блюсти себя», самый сильный козырь тут, разумеется, деньги и все, что можно за деньги купить. Злорадный и неусыпный контроль друг за другом определяет дальнейшее развитие отношений между Туськой и госпожой советницей. Соседка зорко высматривает дыры в ее бюджете, а Туська идет на все, чтобы скрыть свою бедность. На поддержание видимости благополучия немало расходует и пани Дульская («Мораль пани Дульской»); зато, когда посторонних зрителей нет, она бережет каждый грош, скупится на покупку газеты, которую ведь можно и одолжить, а дочери велит пригибаться в трамвае, чтобы казаться моложе и не платить за проезд.

В этом мещанство являет собой полный контраст с богемой, которая при каждом удобном случае подчеркивает свое пренебрежение к деньгам, протестует против пересчета всего на деньги, бравирует своей нищетой и даже имитирует нищету, если в действительности от нее не страдает'. Иногда здесь усматривают желание компенсировать свою экономическую слабость, превращение нужды в добродетель, сбивание цены на блага, которые все равно недоступны. Хотя этот фактор можно принимать в расчет, иерархию ценностей тех, кто знаком с музами, нельзя, разумеется, объяснить только этим.
а) Мещанская невосприимчивость к красоте. Эстетическую глухоту «Молодая Польша» осуждает особенно резко. Оно и понятно: ведь эти люди посвятили искусству всю свою жизнь. Заурядный человек не может судить об искусстве, убежден Пшибышевский, ибо он «руководствуется инстинктом утилитаризма и приобретательства». Коль скоро он не понимает искусства вообще, тем более нельзя ожидать от него понимания лозунга «искусство для искусства», провозглашенного «Молодой Польшей». «Безумная Юлька», дочь советника Хоминьского, которая в драме Киселевского «В сетях» хочет стать художницей, не может рассчитывать на сочувствие со стороны семьи. «Да скажите вы мне наконец,—спрашивает литератора Ежи мать Юльки,—что мы от этой великой живописи будем иметь? Мир, что ли, провалится без этих шедевров? А впрочем, разве же в этом для нее счастье? Разве это занятие для барышни?» (с. 27). К тому же Юлька рисует обнаженную натуру, что может помешать замужеству ее сестер. «Отправляйся в Париж, в Австралию, на Парижскую выставку!—заявляет ей мать.—Отправляйся! Там, может, и принято, чтобы барышни такие шедевры изображали, но здесь, помни об этом, у тебя семья, у тебя четыре сестры, и все приданое ваше—ваше доброе имя» (с. 35).
Искусственные пальмы, которые Запольская ставит в гостиной Дульских,—это не только символ привязанности к долговечным вещам, нежелание тратить деньги на нечто преходящее, но и символ эстетической глухоты, так же как имитации японских тарелок и старинного фаянса, которые Запольская развешивает по стенам все той же гостиной. «Дешевка в стиле модерн, и непременно в чехлах»—так велит декоратору меблировать гостиную Дульских Бой-Желеньский. (Чехлы мы видим и в гостиной
См.: Kawyn S. Cyganeria warszawska. Warszawa, 1938. Эта тема рассматривается также в кн.: Kawyn S. Zagadnienie grupy literackiej. Lublin, 1946.

220

Хоминьских у Киселевского.) Желателен также портрет Тадеуша Костюшко. И еще фортепьяно—это само собой'.
Уродливость этого мира лучше всего передает известное стихотворение Ю. Тувима «Мещане»: Страшны дома их, страшны квартиры. Страшною жизнью страшны мещане. В их помещеньях тускло и сыро, Плесень да копоть, мрак умиранья.
Утром проснувшись, брюзжат с досаден На то, на это, бродя по дому. Сперва походят, потом присядут,— Как привидения, как фантомы.
Поправят галстук, часы проверят.
Возьмут бумажник, сочтут наличность. •
И в мир выходят, захлопнув двери.—
В свой мир округлый, такой привычный.
Идут солидно, идут бесцельно, Направо глянут, потом налево. Все существует для них раздельно: Вот дом... вот лошадь... вот Ста.\... вот Ь" i..
Берут газету, как пончик пухлый, Жуют усердно, жуют охотно, Покуда головы не разбухнут, Бумажной кашей набиты плотно.
Потом судачат: «Театры... дерби. Война... Россия... заем трехлетний .> Нагромождают на сплетни сплетни, Блуждая слепо в словесных дебрях.
Домой вернувшись, спускают шторы. Отяжелевши от пересудов, И под кроватями ищут вора, Гремя в потемках ночной посудой.
Все вновь проверят, все вновь обшаряг. Сочтут заплаты на брюках мятых. Ведь все досталось небось недаром, А что досталось—да будет свято'
Потом молитва: «Отцу и сыну. Чтоб нас от глада... войны и мора...» И засыпают с тупою миной Мещане страшные в страшных норах2.
Не стану здесь анализировать эти стихи—жаль портить их настроение. Читатель без труда узнает в этой

См.: ZeIeriskiT. (Boy). Pisma. Warszawa, 1966, t. 24, s.
2 Туbum Ю. Стихи. М., 1965, с. 246—247 (пер. М. Живова).

221

картине уже знакомые ему мотивы. Буржуазия, воплощенная в пани Дульской, писал Бой-Желеньский, «должна погибнуть, и непременно, ибо она невозможно уродлива. Умертвить ее без пролития крови—вот задача, решению которой все мы должны способствовать по мере сил»'.
Мещанскому миру вменяется в вину прозаичность. Это упрек, в котором эстетический момент играет немалую роль. От пут прозаичности пытается избавиться Туська, соприкоснувшись с новой жизнью в мире актеров. В этом ее настроении не может рассчитывать на добрый прием следующее письмо от мужа: «Дорогая жена! Мне очень приятно, что я могу выслать Тебе еще двести рублей. Прошу Тебя, не уезжай и, раз уж Тебе лечение на пользу, дыши и дальше воздухом вместе с Питой и лечись хорошенько, чтобы хоть эти расходы не пошли впустую. Я постарался достать эти деньги, и у меня есть еще пятьдесят рублей, но это уже все, что я смог достать. Постараюсь за все это рассчитаться. Ты по возможности экономь, чтобы оставаться там подольше. Мне пришлось сменить ресторан, потому что стали кормить очень плохо. По большей части беру бульон и отварное мясо, уж этим меня не отравят. Я все это время страдаю желудком и перестал ужинать.—Приношу домой что-нибудь от мясника, и сторож ставит мне самовар. Жаль, что Ты все позапирала, потому что у меня один стакан для чая и для полоскания рта. То же самое с полотенцами.—Мальчики наши здоровы, только порвали ботинки и мне пришлось срочно выслать им денег из Варшавы. ...На пальмах по-прежнему вошки и табак совсем не помогает.—Еще я велел выносить матрацы на двор, на солнце, потому что солнце, говорят, убивает бактерий. Двести рублей прилагаю. Теперь курс сто двадцать шесть с половиной—смотри, чтобы Тебя не обманули. Загляни в газету. Больше писать нечего. Целую Тебя и Питу. Любящий Тебя муж Валерий» (с. 233—234).
Мы отвели этому письму столько места потому, что оно хорошо иллюстрирует понятие прозаичности. Его прозаичность—в поглощенности бытовыми мелочами. Ассоциации, связанные с болезнью желудка, дырами в ботинках и «вошками на пальмах» довершают уродливость этого быта. Если бы Валерий писал о болезни легких, о постоянно высокой температуре, он мог бы сойти за человека, занятого своим здоровьем, но не обязательно прозаичного. Прозаичность письма проявляется, наконец, ' Zeienski Т. (Boy). Op. cit., s. 159.

222

и в том что больше там ничего нет. «Больше писать нечего»_эти слова играют очень важную роль. Свысока относиться к поглощенности бытовыми заботами может представитель привилегированного класса, которому вообще не приходится думать о подобных вещах. Но презирать за то, что эта тема единственная, может и человек с дырявым карманом.
е) Мещанское отношение к эротике и семейной жизни. Из Норвегии и Германии Пшибышевский привез в Польшу протест против мещанской эротики. В кругу заграничной богемы, вспоминает он, спорили о переустройстве взаимоотношения полов на новых началах. Догма свободной любви и равенства полов не одного человека довела до самоубийства, а нескольких женщин «богемы» толкнула на проституцию: переход из одних рук в другие был для них не актом любви, но демонстративным вызовом «приличному обществу»'. Мы знаем, как настойчиво боролась с эротическими условностями своей среды Запольская—с тем, что мужчины женятся лишь тогда, когда могут обеспечить жене «положение», а пока что соблазняют служанок («Каська-Кариатида», «Мораль пани Дульской»), пользуются бедностью начинающих артисток («Панна Маличевская»), а после, поизносившись и нередко—подхватив болезнь, устраивают свой домашний очаг («То, о чем не говорят», «То, о чем не хотят даже думать»). У Киселевского Юлька должна идти замуж за жениха в годах, потому что отец ему задолжал. «Продали меня, словно хворую телку! За 75 гульденов!» (с. 92).
Супружество и для мужчины, и для женщины—что-то вроде похорон, окончательная капитуляция перед условностями среды и перед повседневностью. «Со дня свадьбы я спал сном оцепеневших, сном обжор, сном фабрикантанемца возле немки-жены; и со мною словно уснул вокруг целый мир; я разъезжал по родственникам, по докторам, по магазинам и, предвидя рожденье ребенка, подумывал о кормилице»2. Так писал еще 3. Красиньский *. Так выглядел брак в глазах наших писателей от Романтизма до Юдыма **. «И пойдешь ты, родимая, штопать носки да
' Pszybyszewski S. Na drogach..., s. 49. 2 Красиньский 3. Небожественная комедия. М., 1906, с. 8 (перевод нами отредактирован.—Прим. перев.).
Зигмунт Красиньский (1812—1859), один из крупнейших польских поэтов-романтиков. Его главное произведение— романтическая драма «Небожественная комедия»—написано в 1835 г.
* Юдым—герой повести С. Жеромского «Бездомные» (1900).

223

просиживать своею персоною кресла»,—говорит Юльке один из персонажей пьесы Киселевского, рисуя картину ее будущего замужества (с. 20). Мещанская семья—не то место, где разделяют какие бы то ни было из важных для «Молодой Польши» ценностей, поэтому приятель советует безумной Юльке «дать этому семейному трамваю пинка» (с. 109).
Семейный трамвай, каким его видит «Молодая Польша», живет, замкнувшись в мире собственных интересов и в заботе о продвижении в обществе. Об этом усиленно старается и жена. «Отец избрал благую участь,—говорит Збышко о Фелициане Дульском.—За него мама локтями пробивается сквозь толпу, а он идет следом»'. Мещанская семья блюдет свое доброе имя, пуще всего опасаясь скандала. Это «непромокаемая семья», говорит С. Бжозовский в «Легенде ,,Молодой Польши"».
f) Мещанская ограниченность и филистерство. Что угрожает человеку после свадьбы? Мещанская ограниченность и филистерство—два понятия, которыми критика «Молодой Польши» пользуется не менее часто, чем критика «слева». «Филистер—это нуль, пустота, ничто...—утверждается у Киселевского («В сети»).—Его нет, хотя он и двигается» (с. 68). Существует philister domesticus*, и существует сверхфилистер. «А филистеров я. убивать, огнем припекать, колесовать, на кол сажать, бить, рубить, кусать, грызть, оплевывать!»—восклицает литератор Ежи в той же драме. «Вы все человечество делите на художников и филистеров»,—отвечает ему не без резона советница Хоминьская (с. 28).
Наши историки уже указывали, и справедливо, что борьба «Молодой Польши» с обывателем и филистером была борьбой с определенным психическим или, как думали некоторые, психобиологическим типом, социальных корней которого не замечали, отчего и борьба эта не имела отчетливого классового смысла. До тех пор пока слово «филистер», пишет К. Выка, означало сытого и благополучного мещанина, невосприимчивого к новым идеям, в том числе и к художественным, критика филистера была в какой-то мере антикапиталистической. Но со временем филистер все больше становится человеком, не понимающим «искусства для искусства»2.
Слово «филистер», конечно, звучало неодинаково у цитировавшихся нами авторов. Одно дело—Пшибы-
' ЗапольскаяГ. Мораль пани Дульской. М., 1965, с. 51. 2 Wyka К. Zarys wspotczesnej literatury polskiej, 1884—1925. Krakow, 1951, s. 51—52.
Филистер домашний (лат.).

224

шевский, для которого проблема «искусства для искусства» была существенной, другое дело—ненавистная ему Запольская, у которой отношение филистера к искусству стоит на втором плане. Но независимо от этих— впрочем, не слишком значительных—оттенков, в которые мы уже вдаваться не будем, борьба с обывателем или филистером велась, несомненно, не в русле классовой борьбы.
В Берлине Пшибышевский был редактором газеты «Роте фане» и в Польшу прибыл с репутацией социалиста. Здесь он какое-то время редактировал «Газету роботничу» *, где впервые была напечатана «Золотая книжица» Петра Сцегенного**. Описывая «удивительный порядок. благонравие и справедливость», царящие повсеместно в представлении мещанства, Пшибышевский замечает: «Экая важность, что миллионы рук в страшных судорогах протягиваются за хлебом! Это вовсе не нарушает общественной гармонии: «Ecrasez 1'infame!» ***» '. Но подобного рода отрывочные замечания не отменяют того факта, что не в этой плоскости велась борьба Пшибышевского с мещанством. Конфликт разыгрывается у него в категориях: «художник—толпа», «избранные души—мир черни», причем «толпа» и «чернь» не означают каких-либо классов. Богатый филистер относится к толпе, восприимчивый к красоте пролетарий может претендовать на место в элите. А элита эта понимается скорее в ницшеанском смысле—в тогдашней интерпретации Ницше, а не в той, которую придал ему позже нацизм. Только для этой элиты и существует у Пшибышевского искусство. «Искусство для народа...—это отвратительная и плоская тривиализация средств, которыми располагает художник, это растолковывание для черни того, что по природе своей мало доступно»2.
По замечанию С. Бжозовского, общество Пшибышевский рассматривает так, как если бы оно не было созданием человека. «Что-то страшное происходит со мной и вокруг меня, что-то такое, чего я не признаю, не
' PszybyszewskiS. Na drogach..., s. 63. 2 Ibid., s. 15.
Неточность: «Газету работничу» (орган польской социалдемократии в Берлине) Пшибышевский редактировал в 1892— 1893 гг., задолго до прибытия в Краков; к газете «Роте фане», основанной в 1918 г. К. Либкнехтом и Р. Люксембург, он никакого отношения не имел.
* Польский социалист-утопист (1801—1890), ксендз. «Золотая книжица» написана им в начале 1840-х гг.
** Р;1!ланите гадину! (франц.)

225

желаю, но в чем против собственной воли принимаю участие»—так Бжозовский формулирует социальную позицию Пшибышевского'. Его сочинения, а также его опубликованные письма красноречиво повествуют о сатанинских душевных метаниях. Если верить свидетельству Боя-Желеньского («Ты знаешь край?»), это сочеталось у Пшибышевского с простодушием и доверчивостью в отношениях с людьми.
Подобное противопоставление элиты (если не художественной, то интеллектуальной) толпе не осталось без влияния на критику мещанства у современных «Молодой Польше» социальных писателей. Типы Налковской* (с одной стороны—элитарные «тонкокожие люди», с другой—люди-поленья, люди-быки, люди-свиньи)—это тоже психобиологические категории, а победа «тонкокожих» не равнозначна победе пролетариата.
Среди нападок на мещанский этос в польской литературе следует выделить «Молитву лавочника» Каспровича**, обнаружившего особую восприимчивость к социальной подоплеке этого явления. Выдержками из «Молитвы» мы и закончим ряд цитат из сочинений авторов-«младополяков» и современной им натуралистической прозы.
Молитва лавочника
«Полторы тысячи лет и больше, о Господи, Ты покровительствовал маркизам и принцам...
Но истощилось терпенье народа; их головы пали под мечом Неподкупного, и там, где стояла Бастилия, в застенках которой угасало в безумии достоинство человека, благородный ветеран впускает нас вовнутрь Июльской колонны***...
Я знаю. Господи: в те дни, дни гнева и мести, мы учинили Тебе обиду—Тебя с позором вышвырнули из Нотр-Дам!...
Однако же время чудесным оказалось целителем; Ты
' Brzozowski S. Wspotczesna powiesc w Polsce. Stanislawow, 1906, s. 161.
Зофья Налковская (1884—1954)—автор социальнопсихологических романов.
* Ян Каспрович (1860—1926)—поэт, драматург, публицист. «Молитва лавочника» входит в его сборник поэтической прозы «О геройском коне и падающем доме» (1906).
** Колонна, воздвигнутая на площади Бастилии в память жертв Июльской революции 1830 г. Внутри колонны находится лестница, ведущая на смотровую площадку.

226

все это перетерпел и простил, ибо кому же и отпускать грехи, как не Тебе, о Господи, воплощение всех атрибутов совершенства!..
Но если милосердие Твое не знает границ, сделай так, чтобы сосед мой, месье Рабате, поскорей сторговался с графом де Контрксевилем, закрыл свой ликерный завод и обосновался в деревне. Я знаю: ему надоели воскресные прогулки в Булонском лесу в нанятом фиакре, он хочет иметь своих лошадей и парк, для других закрытый.
Беспощадный он конкурент и опасный: вина мои побивает водкой; я предлагал ему войти в долю—он отказался. Он втерся в доверие к Картезианцам и получил от них исключительное право торговли с континентом, а Комб*—так он хвастается—сиживал с ним на школьной скамье.
Ежегодно он посещает рукоположения клириков, а недругам Церкви шепчет на ухо, что просто, мол, хочет проверить, не ослабло ли в нем отвращение к Предрассудку; «впрочем,—спешит он добавить,—я люблю декорации; в опере или в церкви—разницы нет».
Пусть в Баку полыхают скважины—борьба за свободу всегда священна**,—но в Бориславском бассейне, в краю полудиких, достаточно глупых варваров, где вложены мои сто тысяч франков, сделай так, чтобы нефть била фонтаном...
Господи! Признаюсь чистосердечно: я хотел от Тебя отступиться, ибо недостойно человека прогресса выходить за пределы того, что открыто взору, а я ведь Тебя не вижу.
Однако ж трепещет в нас нечто таинственное и непонятное, заставляющее нас думать, что со смертью не все кончается!
...Вынуждают меня дожидаться ордена Почетного легиона, и кто мне дарует терпение, как не Твое всетерпение?
Хочу, о Господи, баллотироваться в депутаты; где же в этой сумятице понятий и направлений найти озарение, как не в Твоем всеведении?
Кто отвратит несчастье от бедных моих виноградников, как не Твое всемогущество!
Эмиль Комб—глава французского правительства в 1902— 1905 гг.; провел ряд антиклерикальных реформ. Под «Картезианцами» понимается, вероятно. Радикальная партия, членом которой был Комб.
* Имеются в виду революционные события 1905 г. в Баку. Далее упоминается Бориславекий нефтяной бассейн в Западной Украине (до 1918 г.—в границах Австро-Венгрии).

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Выбираемых при классификации мелкой буржуазии буржуазией критика
262трудолюбие 241 терпение джентльмена
Конфликт интересов в одних случаях может пониматься как конфликт желаний
Образ
На недооценку роли католиков в развитии капитализма в голландии обращает внимание л