<<<     ΛΛΛ     >>>   

Здесь перед нами любопытный пример политической установки, которая, не будучи ни разу осуществленной на практике, не покидала умы на протяжении нескольких столетий как вполне серьезная возможность и вполне практический метод. Вплоть до XVI столетия многие правители разных стран объявляли о намерении встретиться со своими противниками в рыцарском поединке. Они посылали вызов по всей форме и с великим энтузиазмом готовились к схватке. Этим, впрочем, все и заканчивалось.

Здесь можно видеть не более чем политическую рекламу - либо чтобы произвести впечатление на своего противника, либо чтобы погасить обиду своих собственных подданных. Что до меня, то я склонен верить, что во всем этом крылось и нечто большее, то, что я назвал бы химерическим, но тем не менее искренним желанием следовать рыцарскому идеалу, представ перед всеми защитником справедливости, готовым не колеблясь пожертвовать собою ради своего народа. Как иначе мы объясним поразительную живучесть подобных замыслов королевских дуэлей?

Ричард II Английский предполагает вместе со своими дядьями, герцогами Ланкастером, Йорком и Глостером, с одной стороны, сразиться с королем Франции Карлом VI и его дядьями, герцогами Анжуйским, Бургундским и Беррийским, с другой. Людовик Орлеанский вызвал на поединок Генриха IV Английского. Генрих V Английский послал вызов дофину перед началом битвы при Азенкуре. А герцог Бургундский Филипп Добрый обнаружил почти неистовое пристрастие к подобному способу разрешения споров. В 1425 году он вызвал герцога Хамфри Глостерского в связи с вопросом о Голландии. Мотив, как всегда, был выразительно сформулирован в следующих выражениях: "Во избежание пролития христианской крови и гибели народа, к коему питаю я сострадание в своем сердце (я хочу), дабы плотию моею распре сям немедля был положен конец, и да не ступит никто на стезю войны, где множество людей благородного звания, да и прочие, из вашего войска, как и из моего, кончат жалостно свои дни".

Все было готово для этой битвы: великолепное оружие и пышное платье, знамена, штандарты, вымпелы, гербы для герольдов, все богато украшенное герцогскими гербами и эмблемами - андреевским крестом и огнивом. Герцог неустанно упражнялся "как в умеренности в еде, так и в обретении бодрости духа". Он ежедневно занимался фехтованием под руководством опытных мастеров в своем парке в Эдене. Де Лаборд подробно перечисляет затраты на все это предприятие, но поединок так и не состоялся. Это не оградило герцога, двадцатью годами позже, от желания разрешить вопрос относительно Люксембурга посредством поединка с герцогом Саксонским. А на склоне жизни он дает обет сразиться один на один с Великим Туркой.

Обычай владетельных князей вызывать на дуэль сохраняется вплоть до лучшей поры Ренессанса. Франческо Гонзага сулит освободить Италию от Чезаре Борджа, сразив его на поединке мечом и кинжалом. Дважды Карл У сам по всем правилам предлагает королю Франции разрешить разногласия между ними личным единоборством.

Не будем пытаться определить слишком точно степень искренности этих фантастических, никогда не реализовывавшихся проектов. Без сомнения, это была смесь искреннего убеждения и героического бахвальства. Не будем забывать, что во всякой архаической цивилизации сколько-нибудь выраженная граница между серьезностью и рисовкой ускользает от нашего взгляда. В рыцарской жизни к серьезной и торжественной игре непрестанно примешиваются расчет и рассудок. Отрицая элемент игры, нельзя понять движущие силы средневековой политики.

Я сказал: игры; не лучше было бы сказать: страсти? Что ж, я вовсе не хочу.сказать, что в политике наших дней страсти ничего больше не значат. Но в средние века они четко обставлялись формальностями, имели почти личный характер, подобно аллегорическим изображениям, вытканным на шпалерах. Такие страсти, как честь, слава и месть, являлись умам в блистательных одеяниях добродетели и долга. Месть для государя XV века - это политический долг в первую очередь, разумеется, не христианский, - для него, однако же, имевший священный характер. Ни один повод к войне не воздействовал на воображение в такой степени, как месть. Согласно "Прению Французского герольда с Английским", правая распря, которая обязывала короля Франции к завоеванию Англии, основывается в первую очередь на том, что убийство Ричарда II, супруга французской принцессы, не получило отмщения. Лишь во вторую очередь шла речь о компенсации за "бесчисленные бедствия", которые Франция претерпела от англичан, и о "великих богатствах", которые сулило это завоевание.

Однако мы рискуем слишком удалиться от нашей темы, ибо месть, собственно говоря, хоть и носила в высшей степени рыцарский характер о том, что касалось вопросов чести, проникала своими корнями в сознание намного глубже, нежели идеи рыцарства.

Вернемся все же к воздействию этих идей на ведение войны. Одного примера будет достаточно, чтобы проиллюстрировать неизменное столкновение интересов стратегии и тактики с рыцарскими предрассудками. За несколько дней до битвы при Азенкуре король Англии, продвигаясь навстречу французской армии, в вечернее время миновал по ошибке деревню, которую его квартирьеры определили ему для ночлега. У него было время вернуться, он так бы и сделал, если бы при этом не были затронуты вопросы чести. Король, "как тот, кто более всего соблюдал церемонии достохвальной чести", как раз только что издал ордонанс, согласно которому рыцари, отправляющиеся на разведку, должны были снимать свои доспехи, ибо честь не позволяла рыцарю двигаться вспять, если он был в боевом снаряжении. Так что, будучи облачен в свои боевые доспехи, король уже не мог вернуться в означенную деревню. Он провел ночь там, где она застала его, распорядившись лишь выдвинуть караулы и невзирая на опасность, с которой он мог бы столкнуться.

Разумеется, когда речь шла о серьезном решении, в большинстве случаев интересы стратегии одерживали верх над вопросами чести. Посылавшиеся, в угоду обычаю, приглашения противнику прийти к согласию относительно выбора поля битвы - явное указание на уподобление сражения судебному решению, - как правило, отклонялись стороной, занимавшей более выгодную позицию. Разум, однако, торжествует далеко не всегда. Перед битвой при Нахере (Наваррете), где Бертран дю Геклен оказывается в плену, Генрих Трастамарский любой ценой хочет сразиться с противником на открытом месте. Он добровольно отказывается от преимуществ, которые давал ему рельеф местности, и проигрывает сражение. Не будет преувеличением сказать, что рыцарские идеи оказывали постоянное влияние на ведение войны, то затягивая, то ускоряя принятие решений и приводя к утрате многих возможностей и к отказу от выгод. Это было несомненно реальное, но в целом отрицательное влияние.

Настоящий вопрос имеет, однако, и другую сторону, рассмотреть которую следовало бы чуть подробнее. Говоря о системе рыцарских идей как о благородной игре по правилам чести и в согласии с требованиями добродетели, я коснулся пункта, где возможно определить связь между рыцарством и эволюцией международного права. Хотя истоки последнего лежат в античности и в каноническом праве, рыцарство было тем ферментом, который способствовал развитию законов ведения войн. Понятие международного права было предварено и подготовлено рыцарским идеалом прекрасной жизни согласно требованиям закона и чести.

Я отнюдь не выдвигаю гипотезу. Первоначальные элементы международного права мы находим в смешении с казуистическими и часто ребяческими предписаниями о проведении схваток и поединков. В 1352 году рыцарь Жоффруа де Шарни (который позже пал в битве при Пуатье, неся орифламму)

Орифламма - от лат. aurea flamma - золотое пламя. Первоначально алое знамя возобновленной Римской империи, посланное папой Львом Ill Карлу Великому в самом конце Vlll века перед коронацией его императорской короной. Впоследствии орифламму разворачивали перед войском в тех случаях, когда война велась против врагов кристианства или всего королевства и во главе похода стоял сам монарх.

обратился к королю, который только что учредил орден Звезды, с трактатом, составленным из длинного перечня вопросов казуистического характера касательно рыцарских поединков, турниров и войн. Поединкам и турнирам отводится первое место, однако большое число вопросов относительно правил ведения войны свидетельствует об их значимости. Следует вспомнить, что орден Звезды был кульминацией рыцарского романтизма, выразительно опиравшегося "на обычаи рыцарей Круглого Стола".

Более известен, чем вопросы Жоффруа де Шарни, труд, который появился к концу XIV столетия и оставался на виду вплоть до XVI: это "Древо сражений" Оноре Боне, приора аббатства Селонне в Провансе. Поразительно, что Эрнест Нис, посвятивший столько усилий изучению предвестников Гроция, и в частности Оноре Боне, отвергал влияние рыцарских идей на становление международного права. В "Древе сражений" с исключительной ясностью проявилось то, до какой степени рыцарская идея была направляющей мыслью, вдохновлявшей автора этого сочинения, лицо духовного звания. Проблемы войны, справедливой и несправедливой, права на добычу и верности данному слову рассматриваются Боне в рамках рыцарского поведения, трактуемого им с соблюдением определенных формальных различий. В то же время он смешивает вопросы личной чести с достаточно серьезными вопросами международного права.

Вот один-два примера. "Возмещается ли утрата в сражении доспехов, если таковые были одолжены?" "Возмещается или нет утрата в сражении коня и доспехов, если таковые были одолжены?" Известно, что получение выкупа за пленников знатного рода было делом особой важности в войнах Средневековья, и именно в этом пункте рыцарская честь и принципы международного права сближаются. "Если кто взят в плен, будучи под началом другого, - должен ли он озаботиться выкупом за свой собственный счет?" "Следует ли возвращаться в тюрьму тому, кого отпустили оттуда, дабы он повидался с друзьями или позаботился об уплате долгов, чего он не смог раньше устроить, - следует ли ему возвращаться в тюрьму, где он находится под угрозою смерти?"

Мало-помалу от частных случаев автор переходит к вопросам общего характера. "На сей раз хочу я перед нами поставить такой вопрос: постичь, по какому праву или каковой причине можно побуждать к войне с сарацинами или иными неверными и может ли Папа даровать прощение и выдать индульгенцию на такую войну?" Автор доказывает, что войны эти незаконны даже с целью обращения язычников. В важном вопросе "может ли один государь отказать другому в праве прохода через свою страну?", мы едва ли можем согласиться с автором, доказывающим, что король Франции имеет право требовать прохода через Австрию, чтобы воевать с Венгрией.

С другой стороны, нам следует полностью согласиться с ответом Боне на вопрос, может ли король Франции, пока идет война с Англией, брать в плен "бедных англичан, торговцев, земледельцев и пастухов, кои пекутся о своих овцах на пастбищах?" Боне отвечает на него отрицательно: не только христианская мораль запрещает это, но также и "честь нынешнего века". Дух милосердия и гуманности, с которым автор разрешает эти вопросы, заходит столь далеко, что простирается на право обеспечения в неприятельской стране безопасности отца английского школяра, пожелавшего навестить своего больного сына в Париже.

"Древо сражений", увы, сочинение всего лишь теоретическое. Мы знаем достаточно хорошо, что войны тех времен были чрезвычайно жестоки. Прекрасные правила, так же как и случаи великодушного освобождения, перечисляемые добрым приором из Селонне, отнюдь не были предметом всеобщего почитания. И если даже некоторое милосердие мало-помалу внедрялось в политическую и военную практику, это вызывалось скорее чувством чести, нежели убеждениями в области морали и права. Ибо воинский долг представал в первую очередь в виде рыцарской чести.

По словам Тэна, "в людях среднего и низшего состояния главенствующий мотив поведения - собственные интересы. У аристократии главная движущая сила - гордость. Но среди глубоких человеческих чувств нет более подходящего для превращения в честность, патриотизм и совесть, ибо гордый человек нуждается в самоуважении, и, чтобы его обрести, он старается его заслужить".

Мне кажется, что это и есть та точка зрения, с которой должно рассматриваться значение рыцарства для истории цивилизации: гордость, усваивающая черты высокой этической ценности, рыцарское высокомерие, готовящее путь милосердию и праву. Если вы хотите убедиться, что подобные переходы в сфере идей вполне реальны, прочитайте "Юнец", автобиографический роман Жана де Бюэя, боевого соратника Орлеанской девы. Позвольте мне процитировать отрывок, в котором психология отваги нашла простое и трогательное выражение:

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Видели в средневековье прежде всего времена рыцарства
Стремление к справедливости средневековья взглядов