<<<     ΛΛΛ     >>>   

Риме даже Святому Духу обрезали крылья", "Если существует ад, то Рим построен на нем" или "Когда выбирают папу, то ни одного черта не застанешь у себя дома".
Эти общие суждения опирались, разумеется, не только на ненасытную жажду денег, отличавшую римскую церковь, а, само собой понятно, и на обусловленные ею пороки, на пороки, которым богатство расчищало почву, доставляя клиру средства для их развития. Такими общераспространенными пороками были лень, глупость, грубость, хитрость, жажда наслаждений, разврат.
Народное остроумие посвятило лени монахов следующие поговорки: "Монах боится труда, как черт — ладана", "Копать землю я не могу, работать не хочу, потому я должен просить милостыню", — говорит монах", "Надо пользоваться жизнью!" — сказал монах, звоня к завтраку", "Под скипетром церкви — рай для лени". "Лень — начало монастырской жизни".
Грубость, глупость и хитрость клириков бичуют следующие поговорки: "Иван плохо видит, плохо слышит, плохо говорит, сделаем его попом", "Монах и дьявол воняют", "Он связывается с женщинами, как кармелит, обжирается, как бернардинец, пьянствует, как францисканец, воняет, как капуцин, и хитер, как иезуит", "Ряса монаха — покрышка для мошенника", "Собаки лают, волки воют, а монахи лгут", "Берегись монаха, который плачет".
О веселой жизни монахов и клира народ сложил следующие пословицы: "Bibit papaliter (пьет, как папа)". "Beichvater — Bauchvater (исповедники — обжоры)", "Монахини постятся так, что животы у них вздуваются", "Я распинаю свою плоть", — сказал монах и положил крест на хлеб, ветчину и дичь", "Обед, достойный прелатов" и т. д.
Каждую из этих добродетелей можно было бы обставить такими же характерными свидетельствами, как и эксплуататорскую тенденцию римской церкви, можно было бы привести целые горы фактов, неопровержимые цифры и даты. Можно было бы сослаться и на более занимательные и забавные документы, так как большинство таких документов, самые знаменитые и классические, а также большинство карикатур посвящены как раз этим темам. Еще в гораздо большей степени это справедливо относительно той черты, которая составляет главный предмет нашего исследования.
Все до сих пор указанные и описанные пороки, даже вместе взятые, ничто в сравнении с чувственными эксцессами, отличав-

350

шими римскую церковь главным образом в эпоху Ренессанса. Эротическая напряженность, характерная для эпохи, нашла в исторических условиях, которые она встречала в монастырях, как раз почву, особенно благоприятную для наиболее повышенных форм чувственного разгула. Приступая к этой главе, мы на каждом шагу испытываем то неудобство, о котором выше говорилось, — нет ничего более трудного, как соблюсти здесь меру. И, однако, здесь мы не можем ограничиться простыми суммарными указаниями. Первой исходной точкой для чувственных эксцессов монахов и клира послужил по существу вполне здоровый и нормальный протест против безбрачия. Мы уже выяснили историческое происхождение целибата. Не менее важно для нас и то, чем он стал. Последнее достаточно и давно известно: безбрачие сделалось с течением времени в руках церкви наиболее важным средством господства. Таковым оно сделалось, конечно, в силу своего хозяйственного значения. Накопленные церковью богатства концентрировались, таким образом, не распыляясь, благодаря передаче в наследство, не могли растаять и исчезнуть.
7ак как речь шла о религиозной организации, с общим и авторитарным главою, то всякое возрастание монастырских владений означало, естественно, и возрастание всей сферы церковной власти. Безбрачие клира оказалось далее единственным средством оторвать его от местных и частных интересов и сделать из него в руках пап послушное иерархическое орудие. Отречение от целибата было бы для церкви равносильно отречению от возможности господства. Что первоначально было свободным решением, добровольно принятым в интересах данной организации, превратилось по мере того, как монастыри становились все более важным средством господства церкви и особенно по мере того, как выгоды безбрачия все более обнаруживались в виде накопления значительных богатств, в категорический закон, которому все ордена должны были подчиняться. В XI столетии появились брачные законы Григория VII, запрещавшие также и священникам жениться. Принудительным законом становилось постепенно и когда-то добровольное воздержание, обет целомудрия был провозглашен величайшей добродетелью.
Однако кровь сильнее искусственных сооружений, и обуздать, поработить ее удалось только у части клира. Самые строгие указы и наказания оставались поэтому безрезультатными. Стали распространяться самые отвратительные, противоестественные пороки. В конце концов, им служили совершенно открыто и так же открыто трактовали о них указы, направленные против них.

352

На церковном соборе в Париже было постановлено следить за тем, чтобы "монахи и каноники не предавались содомии", чтобы "все подозрительные двери к спальням и другим опасным местам тщательно заделывались епископами", чтобы "монахини не спали на одной кровати" и т. д. Так как причина, вызвавшая подобные пороки, продолжала существовать, то все эти меры были действительны только в отдельных случаях. Вот почему делали все больше уступок, а делать эти последние было тем легче, что в целибате речь шла не о принципиальном воздержании, а лишь, как было указано, об устранении той формы половых отношений, которая могла сократить источники доходов и сферу господства папы.
Отрицая за клиром право на брак, ему разрешали иметь наложниц. Такая уступка оказалась тем более благоразумной, что эксплуататорская тактика церкви сумела извлечь из нее, как мы видели, огромные выгоды. Перед главою церкви открылся новый богатый и неиссякавший источник доходов, так как большинство подобных индульгенций сбывалось клиру. Великие казуисты церкви немедленно же изобрели и подходящие формулы, примирявшие противоречие. Когда в XIV столетии снова вспыхнула борьба из-за вопроса о праве священников на брак и многие священники настаивали на возвращении этого права, то знаменитый и влиятельный французский церковный учитель Жерсон следующим образом оправдывал невоздержание монахов: "Нарушает ли священник обет целомудрия, удовлетворяя свою половую потребность? Нет! Обет целомудрия касается только отречения от брака. Священник, совершающий даже самые безнравственные поступки, не нарушает, стало быть, своего обета, если совершает эти поступки как неженатый".
Жерсон только слегка ограничивал эту свободу священников: "Notate quod sit in secreto, et extra festa et loca sancta cum personis sine vinculo. — Старайтесь делать это тайком, не в праздничные дни и не в священных местах и с незамужними женщинами".
Аргументы Жерсона стали, так сказать, догматическими взглядами. Чего же еще? Так как приходилось спасать кошелек^ которому угрожала опасность, то как было не рискнуть высокой ставкой. В конце концов изобрели еще причину, как будто бы оправдывавшую право на наложницу в интересах самих же верующих. В другом месте тот же Жерсон говорит: "Для прихожан является, конечно, большим соблазном, если священник имеет наложницу, но было бы для них еще большим соблазном, если бы он оскорбил целомудрие одной из своих прихожанок".
Во всяком случае, таким образом был найден путь, удовлетворявший обе стороны, и вопрос о целибате был решен в духе

354

и — что важнее — в интересах церкви. Священник получал возможность иметь содержанку, епископская, равно как и папская, касса открыла источник постоянных доходов, а опасность, которой священнический брак грозил папству, была устранена. Теперь, напротив, преступниками уже становились те священники, которые имели дерзость лишить - своей целомудренной жизнью епископа столь горячо им ожидаемой "подати на наложницу" ("Hurenzins"). Сикст IV (1471—1484) сумел, однако, выйти из этого положения тем, что упростил процедуру, требуя означенной подати от всех священников без исключения, хотя бы у них и не было наложницы. Этот прием был не только выгоден, но имел и то преимущество, что ни один виновный не мог ускользнуть.
Фанатики обыкновенно довольствовались требованием: "Si поп caste, tamen caute. — Если святая жизнь не по силам, то делайте по крайней мере свое дело тайком". Правда, требование это было старинное и с этой точки зрения поднимались ранее всего и протесты. На соборе в Павии в 1020 г. папа Бенедикт VIII обвинял духовенство главным образом в том, что они грешили не caute (тайком. — Ред.), a publice et compatice — публично и демонстративно. Епископ Дамиани писал также в XI столетии: "Если бы священники предавались разврату тайком, то его можно было бы терпеть, но публичные содержанки, их беременные животы, кричащие дети — вот что не может не оскорблять церкви". Порой, правда, папы чувствовали угрызения совести за свою снисходительность и, объятые священным негодованием, они тогда повышали епитимьи, повышали подати, которые должны были платить священники, жившие в незаконном браке, и притом повышали значительно. Такой священный гнев имел свои две хорошие стороны: он тяжелее карал грешников и обогащал церковную кассу.
Распространенность среди духовенства конкубината (внебрачного сожительства. — Ред.) имела огромные размеры. Так как этот факт общеизвестен, то достаточно двух цитат. Тайнер сообщает: "Во время происходившей в 1563 г. ревизии монастырей пяти нижнеавстрийских наследственных провинций почти во всех были найдены наложницы, жены и дети. Так, девять монахов бенедиктинского монастыря Шоттен имели при себе семерых наложниц, двух жен и восемь человек произведенных ими на свет детей; восемнадцать бенедиктинцев в Гарстене имели двенадцать наложниц, двенадцать жен и двенадцать человек детей; сорок монахинь в Агларе — 19 детей и т. д.".
О Баварии той же эпохи сообщают: "Во время последней ревизии в Баварии конкубинат оказался таким распространен-

355

ным, что среди духовенства едва нашлось три или четыре человека, не имевших наложниц или не живших в тайном браке".
Так как источники доходов церкви коренились в эксплуатации чужого труда, то конкубинат не служил только удовлетворению естественной потребности, что могло бы представить более высокую форму половых отношений, чем большинство чисто условных браков, а должен был выродиться повсеместно в систематизированный разврат. Это должно было случиться притом очень рано, ибо такова была естественная логика. Уже в начале XII в. аббат Руперт из Дейца, недалеко от Кельна, сообщает: "Те из священников, которые воздерживаются от брака, так как он противоречит законам церкви, тем не менее отнюдь не ведут воздержанного образа жизни, напротив, они ведут себя тем хуже, что никакая супружеская связь не обуздывает их, и они тем легче могут переходить от одного предмета наслаждения к другому".
Такова схема, сохранившаяся в продолжение столетий. В знаменитой нюрнбергской поэме "Triumphus Veritatis" ("Торжество истины". — Ред.), появившейся приблизительно в 1520 г., говорится: "Если одному недостаточно одной, он возьмет себе двух или трех, смотря по желанию. Какая ему не понравится, ту он бросит, возьмет себе другую, скольких ему угодно".
Нравственная разнузданность была, следовательно, правилом, обусловленным исторической ситуацией. Разнузданность же не знает ни границ, ни удержу. Ее стихия — разнообразие. Так сама собой она доходит всегда до оргии. Тысячи монастырей становились "очагами бесстыдства и всяческих пороков". Нигде культ Приапа* и Венеры не был до такой степени распространен. "Монахиня" и "проститутка" были часто синонимами. Одна пословица гласила: "Она монахиня или девка", другая: "Внизу девка, сверху святая", третья: "Когда поп ржет, монахиня открывает ворота". По мнению народа, столь своеобразно логического, на свете вообще не существовало целомудренных монахинь. "Были только три целомудренные монашки: одна убежала, другая утонула, третью все еще ищут". Монахи, по общему убеждению, занимаются только скверной и занимаются ею при каждом случае. Пословица говорила: "Монах должен держать кубок обеими руками, а то он будет под столом искать фартук".
Масса монастырей были самыми бойкими домами терпимости. По этому поводу сложилось немало поговорок: "Августинка по ночам всегда хочет иметь на подушке две головы", "Во
Приап — в античной мифологии бог садов, полей, плодородия и деторождения. Ред.

356

многих монастырях под постелью найдешь всегда пару разных туфель", "Сорная трава растет во всех садах", — сказал приор, когда брат-монах увидел утром у него под кроватью женские башмаки". Тайный секретарь Буркхарт сообщает о Риме: "Quamvis monasteria urbis quasi omnia jam facta sunt lupanaria. — Почти все монастыри города стали вертепами". И то, что верно относительно Рима, приложимо и ко всему христианскому миру.
В Германии, Испании, Франции и, разумеется, в Италии было немало монастырей, в которых ни одна келья не оставалась без ночного посетителя, мужчины или женщины. Во многих местностях монастыри были излюбленными гостиницами окрестного дворянства. Нигде бравый рыцарь не мог рассчитывать на более гостеприимный прием, нигде Венера не доставляла ему столько развлечения. Здесь гости веселились и безобразничали больше, чем в женском притоне, да к тому же заезжему гостю не приходилось ничего платить. От него требовали только силы и в изрядной дозе, как сообщают многочисленные новеллы и шванки. Так как монастыри были часто самыми интересными домами веселья, то порой дворяне наезжали целыми ордами и оставались там несколько дней, чтобы насладиться танцами, игрой, музыкой и всеми дарами Венеры. Как нам известно из многих сообщений, монахини во время таких визитов соперничали с опытнейшими жрицами любви. В девяноста из ста случаев веселье завершалось общей оргией, падали все преграды, и желаниям не было удержу и помехи.
Идеализаторы прошлого, спекулирующие на невежестве публики, объявили такие сообщения клеветой. Всякое отрицание, затушевывание и замазывание совершенно бесполезны, ибо тот, кто хотя немного пороется в исторических документах, хрониках и сообщениях, найдет на каждом шагу все новые подтверждения. Прочтите для примера хотя бы следующее письмо графа Эбергарта Вюртембергского, упрекающего сына за те бесчинства, которые он позволил себе в сообществе со своими дружинниками в женском монастыре в Кирхгейме: "Недавно ты приехал в Кирхгейм и устроил пляску в монастыре в два часа ночи, позволил и своим молодцам ночью войти в монастырь, а когда тебе и этих гнусностей было мало, ты пригласил еще и своего брата, и вы так плясали и так кричали, что даже если бы это происходило в доме терпимости, то и тогда было бы слишком".
Такие же нравы царили и в женском монастыре в Сёфлингене около Ульма. Здесь устраивались такие бесчинства, что население наконец восстало и церковным властям пришлось волей-неволей вмешаться. Во время ревизии, предпринятой еписко-

357

пом Гаймбусом Кастельским, в кельях монахинь нашли немало писем весьма непристойного содержания, вторых ключей, изысканных светских костюмов, причем большинство монахинь были в "таком" положении.
В циммернской хронике встречается аналогичное сообщение, также касающееся одного вюртембергского монастыря, который автор называет "домом терпимости дворянства", и нечто похожее мы узнаем из описания пожара, происшедшего в одном страсбургском монастыре.
Очевидно, женские монастыри уже рано превратились в "дворянские дома терпимости", а монахи, по-видимому, были не очень довольны конкуренцией мирян. Такой вывод можно сделать из того факта, что монахиням выдавались своего рода премии, если они согрешили с клириком. Такой грех считался менее великим. Доказательством может служить следующее заявление магистра Генриха из ордена мендикантов (нищих) в Страсбурге. Документ относится к 1261 г.
"Если монахиня, поддавшаяся искушению плоти и человеческой слабости, нарушит обет целомудрия, то вина ее меньше и она заслуживает большего снисхождения, если отдается клирику, чем если согрешит с мирянином".
Этот взгляд послужил также материалом для сатирической поэмы на латинском языке "Собор любви", относящейся к XII в. Как бы там ни было, клирики никогда не оставались в дураках, тем более что, по общему убеждению, они отличались особенной одаренностью в делах любви. Об этом единодушно толкуют все сатирики — Аретино, Рабле, авторы шванков. К ним присоединяются и поговорки: "Он силен, как кармелит", или "Он развратен, как брат-тамплиер", или еще грубее: "Похотливые женщины чуют кармелита по платью", или "Истого капуцина женщины чуют уже издали".
Последствия развратной жизни монастырей должны были прежде всего сказаться в том, что "стены их оглашаются не столько псалмами, сколько детским криком". Поговорки отражают этот факт, который был слишком обычным. "Странно, что > черные куры несут белые яйца", — сказала монахиня, удивляясь, что ее ребенок не похож на черного бенедиктинца", "Никто не застрахован от несчастья!" — сказала монахиня, родив близнецов". Поговорки подчеркивают, что явление это было именно обычным. "Женский монастырь без родильного приюта то же, что крестьянский двор без стойла".

358

Следующее последствие этого разврата носило уже более мрачный характер. В монастырях "грехом" также часто считали только рождение детей, тем более что оно было связано со всякими неудобствами. В женских монастырях процветали поэтому как детоубийство, так и аборт.
Циммернская хроника сообщает: "Что сказать о таких монастырях, где монахини часто рожают детей? Да поможет им Бог, чтобы дети по крайней мере родились живыми, воспитывались бы во славу Божию и не убивались бы, а то существует слух, будто около таких монастырей имеется пруд, в котором запрещено ловить рыбу неводом и воду из которого никогда не выпускают, а то, пожалуй, найдется кое-что, могущее навлечь на монастырь позор и плохую молву".

360

Другой хронист, Дитрих Нимский, сообщает о монастырях Бремена, Утрехта и Мюнстера:

"Монахи и монахини живут вместе в монастырях и превращают их в дома терпимости, в которых совершаются самые гнусные преступления. Монахини убивают собственных детей".
Так как рождение ребенка монахиней считалось величайшим преступлением, то еще более процветал аборт. Братья Тейнер доказывают в своем исследовании о безбрачии священников, богатом ссылками на источники, путем потрясающих примеров, что "монахини, готовившиеся стать матерями, подвергались самому ужасному обращению как раз в наиболее бесстыдных монастырях". Это логично, и всегда так бывает: чем безнравственнее проститутка, тем более дорожит она репутацией. Было время, когда церковь была гуманнее, когда она чувствовала сострадание к матерям. Так, собор, заседавший в Авиньоне, запрещал священникам "давать женщинам яд или пагубные снадобья для уничтожения плода". Потом, т. е. когда "бесстыдство церкви положительно стало вопиющей язвой", когда оно сделалось исходным пунктом требования права священников на брак, церковь уже ничего не имела против того, что ее слуги и служанки всячески освобождались от последствий своей нечистой жизни. Вот почему Фишарт имел полное право писать в своем "Bienenkorb des Heiligen Romischen Reiches Immenschwarm"*: "Мы знаем из ежедневного опыта, что священная римская церковь охотно терпит, если ее милые святые сестрички в монастырях, монахини и бегинки, уничтожают лекарством и снадобьями плод прежде, чем он созрел, или гнусным образом убивают своих только что родившихся детей".
Если таковы были нравы низа церковной иерархии, то ее верхушка утопала в не меньших пороках и грязи. Бесчисленное
"Улей Священной Римской империи Пчелиный рой". Ред.

361

множество пап являлись для низшего клира положительно классическими образцами нравственного одичания. Со своим образным языком народ попадал прямо в цель, называя известных пап не "его римским святейшеством", а "его развратным святейшеством" или называя многих кардиналов "бесстыдными псами".
Красноречивым комментарием к этим эпитетам служит не одна грязная страница из истории папства. Об Иоанне XXIII Дитрих Нимский сообщает, что он, "по слухам, в качестве болонского кардинала обесчестил до двухсот жен, вдов и девушек, а также многих монахинь".
Еще в бытность свою папским делегатом в Анконе Павел III должен был бежать, так как изнасиловал молодую знатную даму. Ради кардинальской шапки он продал свою сестру Юлию Александру VI, а сам жил в противоестественной связи со второй, младшей сестрой. Бонифаций VIII сделал двух племянниц своими метрессами. В качестве кардинала Сиенского будущий

362

папа Александр VI прославился главным образом тем, что в союзе с другими прелатами и духовными сановниками устраивал ночные балы и soiree (вечеринки. — Ред.), где царила полная разнузданность и участвовали знатные дамы и девушки города, тогда как доступ к ним был закрыт их "мужьям, отцам и родственникам". Пий III имел от разных метресс не менее двенадцати сыновей и дочерей.
Не менее характерно и то, что самые знаменитые папы Ренессанса из-за безмерного разврата страдали сифилисом: Александр VI, Юлий II, Лев X. О Юлии II его придворный врач сообщает: "Прямо стыдно сказать, на всем его теле не было ни одного места, которое не было бы покрыто знаками ужасающего разврата". В пятницу на святой, как сообщает его церемониймейстер Грассис, он никого не мог допустить до обычного поцелуя ноги, так как его нога была вся разъедена сифилисом. К эпохе Реформации относится сатирическое стихотворение, вложенное в уста высокого сановника с носом, изъеденным сифилисом и потому подлежащим операции. В этом стихотворении отмеченный печатью сифилиса сановник обращается с трогательной речью к своему носу, называет его "кардиналом, зеркалом всяческой мудрости, никогда не впадавшим в ересь, истинным фундаментом церкви, достойным канонизации" и выражает надежду, что "тот еще станет со временем папой".
В одном из своих знаменитых "Писем без назначения" — они были адресованы всему миру — Петрарка сделал правильную характеристику не только своего времени, но и будущего, говоря: "Грабеж, насилие, прелюбодеяние — таковы обычные занятия распущенных пап; мужья, дабы они не протестовали, высылаются; их жены подвергаются насилию; когда забеременеют, они возвращаются им назад, а после родов опять отбираются у них, чтобы снова удовлетворить похоть наместников Христа".
К этим, так сказать, "естественным" порокам присоединялись в не меньшем размере пороки противоестественные...
Церковь нарушила бы свои священнейшие традиции, если бы не извлекла из этих пороков выгоду для себя. Как рассказывает голландский богослов Вессель, долго проживший в Риме, бывший другом папы, папы за известную плату разрешали и противоестественные пороки. Эти последние были настолько распространены среди высшего духовенства, что о них только и говорили в народе. И что они были весьма древнего происхождения, видно из того, что уже в XI в. епископ Дамиани облек их в целую систему в своей "Liber Gomorrhianus" ("Гоморрова книга". — Ред.). Все должно было быть подчинено порядку, даже и порок.
В высшей степени характерны также и увеселения, бывшие в ходу при папском дворе. Красивейшие куртизанки Италии

363

нигде не были такими частыми гостями, как на праздниках при папском дворе или в кардинальских дворцах, и всегда составляли их наиболее блестящий центр. О пиршестве, устроенном одним кардиналом, говорится в одном письме, относящемся к эпохе Ренессанса, что в нем участвовало "больше испанских куртизанок, чем римских мужчин". Тон, господствовавший в этих кругах, достаточно характеризуют фацеции кардинала Поджо, и в особенности пьесы вроде "Calandro" кардинала Биббиены или еще более смелая "Mandragora" Макиавелли.
Не то является самой важной чертой в галерее пороков, что высшие сановники церкви порой представляли олицетворение чудовищной нравственной испорченности, а то, что подобные нравы были типичны. Они были типичны, потому что были

364

логичны. Здесь, на вершинах церковной иерархии, в ее сосредоточии, и пороки, типичные для низшего клира, должны были стать единственным в своем роде грандиозным факелом, коптящий свет которого мрачно ложился на низины.

Так как церковь как иерархическая организация в силу своей исторической ситуации никогда не представляла замкнутого в себе организма, а оказывала огромное умственное и политическое влияние на весь христианский мир, то переживаемый ею процесс нравственного разложения неизбежно должен был заразить своими тлетворными миазмами весь мир, нравственная разнузданность клира должна была, как указано в начале главы, сильнейшим образом повлиять на нравы всего общества, на всю публичную нравственность мирян. В одном реформационном обвинительном сочинении против папства можно найти подтверждение этого факта.
"Германия благодаря таким нравам перестала молиться и потеряла свое христианское благочестие. Разврат, инцест, клятвопреступничество, убийство, воровство, грабеж, ростовщичество и сонмище всех прочих пороков — таковы последствия".
Влияние это распространялось не только путем плохого примера, всегда стоявшего перед глазами толпы. Весьма понятно, что священники и монахи систематически злоупотребляли находившейся в их руках властью не только для того, чтобы эксплуатировать народ как массу в экономическом отношении, но и для того, чтобы его поработить своим личным прихотям, своим чувственным удовольствиям. Похотливость монаха возбуждалась, естественно, не только при виде физических достоинств невест Христа, но и при виде пышного корсажа здоровенной

365

крестьянки или хорошенькой мещанки. "Не только тело монахинь вкусно", — воскликнул патер, протягивая свои руки к крестьянке. Вожделения монахов вспыхивали даже чаще и скорее лицом к лицу с женщинами из простонародья, так как ввиду исполняемых ими религиозных функций монахи чаще и ближе соприкасались с ними, чем с монахинями. К тому же здесь последствия их любовных похождений сопровождались для них меньшей опасностью или во всяком случае меньшими неудобствами. Если в интересном положении оказывалась жена крестьянина или бюргера, то виновник из духовенства мог и не заботиться о дальнейшем, так как истинной причиной мог считаться ее муж. По этой причине его священническая деятельность открывала ему здесь безграничные возможности наслаждения, которых

366

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Чувственному характеру эпохи ренессанса как нельзя более отвечала та черта
Образ жизни
Дальнейшей эволюции хозяйственного развития
Сделать ее постепенно столь характерным для физиономии ренессанса общественным явлением
Если это верно относительно пролетарского брака вообще верности женщины