ΛΛΛ     >>>   

Елизаров Е. Античный город

Вместо введения.
Часть 1. Греческий полис
Глава 1. Истоки

§ 1. Участие народа во власти; Восток—Запад.
§ 2. Формы государственного устройства.
§ 3. Демократия и тирания.
§ 4. Институт рабства.
§ 5. Свободные и рабы; количественные оценки.
§ 6. Спарта и Афины.
§ 7 Обеспечение покорности.

Глава 2. Античный левиафан. Племя героев

§ 1. Долговое и экзогенное рабство.
§ 2. Жизнь раба в античном городе.
§ 3. Портрет победителя.
§ 4. Истоки побед.
§ 5. Греческая фаланга.
§ 6. Люди и стены.

Глава 3. Мистерия античного города

§ 1. Война как способ существования.
§ 2. Тотальная мобилизация.
§ 3. Природа патриотизма.
§ 4. Мечта о прекрасном.
§ 5. Пробуждение камня; богоизбрание народа.
§ 6. Вознаграждение Прометея
§ 7. Первенство среди равных
§ 8. Два сердца Эллады.

Глава 4. Эллины и варвары

§ 1. Общее дело как снование права.
§ 2. Эллины и варвары.
§ 3. Эволюция взглядов: варвар — носитель иной культуры.
§ 4. Варвар — недочеловек.
§ 5. Варвар — носитель второсортной культуры.

Глава 5. Условие свободы

§ 1. Свобода как возможность суда.
§ 2. Рабство как условие свободы.
§ 3. Оружие как средство достижения свободы.
§ 4. Конфликт между свободой и ресурсами ее обеспечения.
§ 5. Исторические границы классического греческого полиса.

Часть 2. Рим

Глава 6. Меч

§ 1. Начало пути.
§ 2. Исходный базис войны.
§ 3. История завоеваний.
§ 4. Стратегия победы.
§ 5. Инфраструктура подавления.
§ 6. Победители и побежденные.
§ 7. Система государственной власти.
§ 8. Рим и Греция — причины отличий.
§ 9. Патриции и плебеи.

Глава 7. Закон

§ 1. Борьба плебеев за свои права.
§ 2. Причины победы.
§ 3. Римское право.
§ 4. Право как инструмент мобилизации.
§ 5. «Всеобщий эквивалент» правоспособности.
§ 6. Клиентела.
§ 7. Основная функция римского закона.

Глава 8. Миф

§ 1. Эксплуатация провинций; действующие лица.
§ 2. Свобода и правоспособность.
§ 3. Идеологическое обеспечение завоеваний.
§ 4. «Римский миф».
§ 5. Государственный миф как оружие.
§ 6. Раса свободных и мечта об Апокалипсисе.

Глава 9. Закат великого города

§ 1. Война как способ существования; исчерпание ресурсов.
§ 2. Распад общины.
§ 3. Месть рабов.
§ 4. Агония.

Глава 10. Уроки античного города

Заключение

СПИСОК ЦИТИРУЕМЫХ ИСТОЧНИКОВ

Понятия демократии и свободы обычно рассматриваются как некие абсолютные ценности. Однако анализ истории античного города приводит к шокирующим выводам.
Демократическая форма правления возникает и развивается вовсе не как ответ на чаяния угнетаемых масс, но как инструмент предельной мобилизации древней общины. В отличие от авторитарных государств демократический полис обретает возможность привлечь в обеспечение своей экспансии не только материальные ресурсы — инструментом войны становятся все институты государства, и в первую очередь его идеология и право. Более того, благодаря уникальной системе воспитания впервые в истории орудием агрессии становится нравственный потенциал гражданина. Благодаря всему этому античный город оказывается монопольным обладателем последней тайны войны и единственным «профессионалом» в окружении дилетантов.
Ведущаяся демократическим режимом война становится тотальной и вечной, ибо закончиться она может лишь по достижении абсолютной свободы, то есть после построения такого миропорядка, когда только один — победитель — получает обеспеченное силой оружия, закона и государственного мифа право вершить свой суд над всем миром. Свобода демократического полиса — это идеал, когда все повинуются одному не из страха перед репрессиями, но из благодарности победителю.
Для широкого круга читателей.

Глава 1. Истоки

Участие народа во власти; Восток—Запад. Формы государственного устройства. Демократия и тирания. Институт рабства. Свободные и рабы; количественные оценки. Спарта и Афины. Обеспечение покорности.

§ 1. Участие народа во власти; Восток—Запад

Есть некое неписаное правило: когда начала вещей сокрыты от нас, нужно обращаться к античной Греции. В конечном счете все в европейской культуре восходит именно к ней. Не будет ошибкой искать там и корни этих идей.

В самом деле, понятие демократии и представления о политических аспектах свободы (в целом последняя категория растворяет в себе слишком многое, чтобы быть доступной исчерпывающему определению даже в развернутом многотомном исследовании, поэтому ограничимся лишь этим — довольно узким — ее измерением) восходят именно к первым античным республикам.

Кстати, здесь есть некоторая загадка. Считается, что Восток вообще не знал никаких форм участия народа в управлении государством. Ему была свойственна лишь монархическая форма правления, и к ней тяготела не только центральная власть, но и самосознание народных масс. Но вспомним одно весьма существенное обстоятельство, которое может быть прослежено на протяжении всей истории цивилизации.

Одной из аксиом монархического правления являлась мысль об абсолютной непогрешимости верховной власти. Собственно, это основа режима личного правления. Но далеко не единственная, ибо монархическая идея опиралась еще и на глубокое убеждение масс в том, что за редкими исключениями окружавшие венценосца чиновники одержимы едва ли не всеми мыслимыми пороками и, разумеется, в любой момент готовы на прямую измену своему повелителю. Эта идеологема трогательно поддерживалась всеми владыками мира (не только Востока!) и пережила тысячелетия. В этом нет ничего удивительного — она и в самом деле крепила авторитет любого монарха. Никакое его волеизъявление не может быть упречным, все ошибки имеют своей причиной только его искажение (часто намеренное) корыстным окружением. Но если и в самом деле вся несправедливость этого мира обусловлена только корыстью и вероломством тех, кто толпится у ступеней трона, у народа появлялось — пусть и не подтвержденное никакими указами, но все же суверенное — право на выражение своего протеста. Хотя бы даже в форме самого смиренного челобития. Верный своему монарху, народ никогда не посягал на верховную власть (любой протест подданных всегда был направлен против извратившей волю государя несправедливости его назначенцев). Но это ничего не меняло, ибо здесь было прямое вмешательство в государственное управление. Впрочем, и верховной властью всегда соблюдались какие-то неписаные правила этой игры: ни один венценосец никогда не ставил протест в вину своему народу. Больше того, даже в прямых восстаниях масс, даже в самых «бессмысленных и беспощадных» бунтах верховная государственная власть никогда не обвиняла народ,— их причиной и ею всегда объявлялась преступная алчность и жестокость наместников и чиновничьего аппарата. Заметим, что и эта идеология, и основанная на ней практика шли на пользу центральной власти, ибо не только служили укреплению ее авторитета, но и помогали в борьбе с центробежными тенденциями местных баронов. Выигрывал, кстати, и сам народ, ибо какие-то реформы все же проводились.

Но (пусть даже неявное) признание права на протест — это и есть признание права народа на участие в государственном управлении. Этим правом пользовались во все времена, и пользовались довольно активно. Поэтому не случайно во многих (если вообще не во всех) национальных культурах стихия бунта всегда приобретала сочувственную окраску; разбойные вожаки восстаний (будь то Робин Гуд, Стенька Разин или какой-нибудь Зорро) становились народными героями, о которых слагались легенды. Но знаменательно и то, что, даже расправившись с зачинщиками протеста, центральная власть никогда не посягала ни на одну из подобных мифологем, и уже одно только это (а уж тем более то обстоятельство, что часто она шла на известные уступки) означало, что воля народа в конечном счете никогда не сбрасывалась ею со счетов.

Правда, нам могут возразить: какое же это право, если подобное волеизъявление всегда подавляется властью, часто даже силой оружия. Но ведь и борцы за права человека обходились с оппозицией, даже если в ней состояло большинство населения (а мы еще увидим, что на родине демократии, в античном полисе стоящий у власти «народ» представлял собой «подавляющее меньшинство» жителей) далеко не лучшим образом. Парадокс же в том, что все монархии мира, в том числе и самого деспотического типа, не отрицая право своих подданных на протест, чаще всего ограничивали карательные меры расправой с его вождями,— выступающая же от имени народа власть ставила вне закона саму уже попытку протеста, и поэтому «врагами народа» — со всеми вытекающими отсюда последствиями — оказывались все его участники.

Вот, например.

Двенадцатого ноября 1793 года Баррер выступил в Национальном Конвенте с предложением, касавшимся судьбы Лиона. Принятое в тот день решение кончалось словами, ставшими смертным приговором для целого города: «Лион боролся против свободы — Лиона больше нет». И вот подчиняясь декрету, начинается казнь: «…буря разражается по заранее намеченной программе 4 декабря, и ее отголоски грозно раскатываются по всей Франции. Рано утром выводят из тюрьмы шестьдесят юношей, связанных по двое. Но их ведут не к гильотине, работающей «слишком медленно», по выражению Фуше, а на равнину Бротто, по ту сторону Роны. Две параллельные наспех вырытые канавы дают жертвам понять ожидающую их судьбу, а поставленные в десяти шагах от них пушки указывают на средство этой массовой бойни. Беззащитных людей собирают и связывают в кричащий, трепещущий, воющий, неистовствующий, тщетно сопротивляющийся клубок человеческого отчаяния. Звучит команда — и из смертельно близких пушечных жерл в трясущуюся от ужаса человеческую массу врывается разящий свинец. Этот первый выстрел не убивает всех обреченных, у некоторых только оторваны руки или ноги, у других разорваны внутренности, некоторые даже случайно уцелели. Но пока кровь широким струящимся потоком стекает в канавы, звучит новая команда, и теперь уже кавалеристы набрасываются с саблями и пистолетами на уцелевших, рубят и расстреливают дрожащее, стонущее, вопящее, беззащитное и не могущее бежать человеческое стадо, пока не замирает последний хрип. В награду за убийство палачам разрешается снять одежду и обувь с шестидесяти еще теплых трупов, прежде чем закопать их истерзанными и обнаженными.

Это первый из знаменитых пушечных расстрелов Жозефа Фуше, будущего министра христианнейшего короля, и на следующий день он гордо хвастает в пламенной прокламации; «Народные представители останутся твердыми в исполнении доверенной им миссии, народ вложил в их руки громы своей мести, и они сохранят их, пока не будут уничтожены все враги свободы. У них хватит мужества спокойно шагать вдоль длиннейших рядов могил заговорщиков, чтобы, шагая через развалины, прийти к счастью нации и обновлению мира». И в тот же день это печальное «мужество» еще раз подтверждается смертоносными пушками на равнине Бротто; на этот раз перед ними еще большее стадо. Двести десять голов убойного скота выводят со связанными за спиной руками, и через несколько минут их укладывают картечь и залпы пехоты. Процедура остается той же, только на этот раз мясникам облегчают неприятную работу - их освобождают после столь утомительной резни от обязанностей могильщиков. Зачем этим негодяям могилы? Сняв окровавленные сапоги со сведенных судорогой ног, обнаженные, подчас еще корчащиеся тела просто бросают в текучую могилу Роны.»

«…Мины должны ускорить дело разрушения… Жители грубо изгоняются из домов, и сотни безработных, женщины и мужчины, за несколько недель бессмысленно разрушительной работы превращают великолепные произведения архитектуры в груды мусора. Несчастный город наполнен воплями и стонами, треском выстрелов и грохотом рушащихся зданий; пока комитет de justice [правосудия] уничтожает людей, а комитет de demolition [разрушения] — дома, комитет des substances [имуществ] проводит беспощадную реквизицию съестных припасов, тканей и ценных вещей.

Каждый дом обыскивается от погреба до чердака в поисках скрывающихся людей и спрятанных драгоценностей; везде царит террор двоих — Фуше и Колло, незримых и недоступных, прячущихся в доме, оберегаемом стражей. Лучшие дворцы уже разрушены, тюрьмы хотя и пополняются заново, но все же наполовину пусты, магазины очищены, и поля Бротто пропитались кровью тысяч казненных…»

Таким образом, участие народа в государственных делах не чуждо никакой цивилизации вообще. А значит, в поисках того, что именно отличает демократическую форму правления от монархической, а по большому счету — и Восток от Запада, можно спорить лишь о форме изъявления народной воли, а вовсе не о том, в какой степени одному идея демократизма органична, а другому — вообще противоестественна.

Впрочем, и значимые для Запада формы народного самоуправления были отнюдь не чужды Востоку. Об этом как-то не принято говорить, но первые города-государства, в управлении которых активно участвовало собрание, появились вовсе не в древней Греции, но еще в поселениях, возникших в Месопотамии пять тысяч лет назад. Зародыш демократических форм организации государственной власти можно найти и в «огражденном (стенами) Уруке», где, кроме совета старейшин, функционировало народное собрание (правда, в точности неясно, кто его формировал). Так, известно, что ставший героем древнего эпоса его полулегендарный правитель Гильгамеш, опираясь именно на него отказался подчиниться воле царя, этим же собранием он сам был провозглашен царем, выдержал осаду и нанес поражение посланным против Урука войскам города Киша. Да и нам, русским, трудно представить, что древнее право избрания своих государей не имеет никакого отношения к демократии. Напомним, что и Рюрик, и первый Романов были призваны на царство именно народом. Впрочем, народо бладал и правом изгнания; не забудем, что будущий национальный герой и святой заступник князь Александр Невский с соблюдением всех юридических процедур того времени был изгнан с княжения. Кстати, и вечевой колокол Великого Новгорода, навсегда замолчавший лишь после карательной экспедиции Ивана Грозного,— это не просто пустой звук, а символ народоправства.

 ΛΛΛ     >>>   

В первую очередь всей системой выдавливания максимальных объемов живого труда из порабощенных им иноплеменников
истории древнего мира Елизаров Е. Античный город 13 история
Свободнее
Неприкосновенным становилось вещественное продолжение собственного Я полноправного гражданина
Хрестоматия по истории древнего мира государство полития
Ельцин Б. Президентский марафон истории России