Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
>
Вознесенский М. Сюрпризы на пирах Петра ВеликогоИстории с застольными сюрпризами петровских времен заслуживают особого внимания, в силу своей исключительной непритязательности и характерности, каковые особенно ярко живописуют эти времена грубой мужской работы и брутальных мужских увеселений. Первый император всероссийский Петр I был известным весельчаком и во время своих бурных и шумных отдохновений от дел государственных, любил славно поразвлечься и что-нибудь как подобает отпраздновать в кругу таких же удалых гостей. И здесь-то предъявление сотрапезникам чего-нибудь «удивительного» оказывалось делом нужным, занимательным, немало полезным и для поддержания застольной беседы и для престижа государственного. Конечно, сыграли свою роль и личные увлечения Петра Великого разными странными казусами. Важнее, однако, другое – обычаи «просвещенной», отчаянно копируемой им, Европы требовали внимания к неожиданностям, редкостям и прочим раритетам. И уж если при всяком уважающем себя европейском дворе считалось хорошим тоном удивить гостя (разумеется, знатного, на кого имело смысл тратить время), то при дворе российском, учитывая максимализм царя, изумление становилось неизбежной планидой всякого мало-мальски видного посетителя, принужденного стойко переносить перманентно удивленное состояние. Вместе с тем, хорошенько удивить гостей на празднике, оказывалось совсем неплохо и в смысле политическом, дабы празднуемое событие навсегда запечатлелось в памяти очевидцев. В их мечтах или кошмарах, смотря по надобности. Здесь можно вспомнить кунсткамеру царя с купленной им коллекцией заспиртованных уродцев, его готторпский глобус, его великанов и лилипутов, индусов и самоедов, его преставившегося слона и выживших северных оленей, его страсть к токарным работам и установлению на петербургских башнях часов с курантами, пристрастие выдергивать зубы у своих приближенных, а иногда и анатомировать их под настроение и проч., и проч. В числе прочих «удивительных» вещей – застольные сюрпризы на многочисленных и частых пиршествах. К сожалению, в своей основе, разнообразием данная процедура не отличалась – в качестве сюрприза выступал все один и тот же пирог (возможно, каждый раз новый), подаваемый к столу в качестве якобы обычного ничем не примечательного образца кондитерского мастерства, из коего (из пирога, стало быть), вдруг, по воле авторов наших старинных шоу, что-нибудь будто бы совершенно неожиданно для гостей выскакивало, выходило, вылетало или выпадало. Надо полагать, что пирог был все же бутафорским, потому как то, что из него извлекалось, было обязано явить миру силу своих талантов, а потому не могло быть запечено совершенно, разве что чуть-чуть подогрето, для прыткости и блеску в глазах. В этой-то самой начинке и в степени ее готовности, не кулинарной, конечно, а готовности совершить что-нибудь оригинальное и, можно даже сказать, прямо-таки неординарное, собственно и заключалось, содержание сюрприза. Думается, что всякий, посещавший бравурные петровские банкеты более двух раз, на третий уже уверенно ожидал очередного, ставшего традиционным, но официально все еще «удивительного» пирога. Столь же очевидно, что стремление к невозможному и попытки поместить побольше в объем поменьше, приводили к тому, что люди с нормальным ростом и комплекцией, в качестве начинке не употреблялись. Привлекались в основном или лилипуты, или не самые крупные и злобные представители пернатого царства. Некоторое разнообразие можно отметить среди талантов, которыми лилипуты развлекали собравшихся. В числе прочих – хореография. Так на пиру по случаю бракосочетания герцога Курляндского и принцессы Анны в 1710 г. в Петербурге, «среди прочих угощений на обоих главных столах были поставлены два больших бутафорских пирога, каждый длиной примерно в пять четвертей локтя. Когда прочие блюда убрали, его величество раскрыл эти стоявшие уже некоторое время пироги, и из каждого выскочило по хорошо одетой карлице. Его величество перенес одну со стола князя Меншикова к свадебному столу, где обе карлицы станцевали маленький менуэт. В продолжение обеда провозглашали много тостов за здоровье; и под звуки труб и литавр часто – гораздо чаще, нежели накануне». Другой очевидец, датский посланник Юст Юль, описывает ситуацию детальнее: « По окон чании (обеда) в (залу) внесли два пирога; один поставили на стол, за которым сидел я, другой – на стол к новобрачным. Когда (пироги) взрезали, то оказалось, что в каждом из них лежит по карлице. (Обе были) затянуты во французское платье и имели самую модную высо кую прическу. Та, что (была в пироге) на столе новобрачных, подня лась (на ноги и стоя) в пироге сказала по-русски речь в стихах так же смело, как на сцене самая привычная и лучшая актриса. Затем, вылезши из пирога, она поздоровалась с новобрачными и с прочими (лица ми), сидевшими (за их столом). (Другую) карлицу — из пирога на нашем столе — царь сам перенес и поставил на стол к молодым. Тут заигра ли менуэт, и (карлицы) весьма изящно протанцевали этот танец на столе пред новобрачными. Каждая из них была ростом в локоть». Как мы видим – все очень пристойно, благообразно. Однако не всегда одни лишь танцы на столе были уделом спасенных из дымящихся пирогов маленьких красавиц. Можно быть полностью уверенным в том, что они демонстрировали все что умели делать. Вполне уместными были и специальные поздравительные речи, и пение, и цирковые номера. Вместе с тем, достойные похвал фантазии организаторов развлечений одним этим не ограничились. Особо примечательный сюрприз был преподнесен гостям в 1715 г. на петербургских празднованиях по случаю рождения сына Петра I царевича Петра Петровича. Царь был необычайно доволен рождением наследника и, очевидно, решил показать гостям нечто вовсе необычайное, а поскольку и менуэт и заурядные застольные речи, произведенные все живой еще начинкой, немного приелись и уже никого решительно не могли удивить, к делу подошли со всей смекалкой, свойственной, как известно, человеку российскому: «Торжественные церемонии по упомянутому поводу были обставлены с самой необычайной пышностью. Не менее роскошно проходили приемы, балы и фейерверки. На одном из приемов подали три забавных пирога: когда вскрыли первый, на столе вельмож, из него вышла нагая, лишь в нарядном головном уборе, карлица. Обращаясь к обществу, она произнесла речь, и пирог унесли. На стол дамам таким же образом подали карлика. Из третьего пирога, поданного на стол дворян, стаей выпорхнули 12 куропаток, так шумно хлопавшие крыльями, что переполошили общество». Касательно национальных традиций, заявить что-либо определенное достаточно сложно. Ежели здраво рассудить, то вывод очевиден – специфическими национальными особенностями такое мероприятие обычно не отличается, да, наверное, и не может. Причина – ограниченность выразительных средств, что проистекает из крайней скудости характерных предметов туалета, обыкновенно имеющихся на исполнительнице, а вид дамы натуральной, ничем особо не прикрытой, далеко не всегда явно заявляет о ее национальной принадлежности. Да собственно, и не в национальности стриптизерши суть процесса, а более в ее половых признаках, первичных, равно и вторичных. Хотелось бы, конечно, надеяться, что в нашем случае в качестве единственной одежды артистки, использовались не какие-нибудь там новомодные шляпки да вуальки, а, к примеру, наш родной самобытный кокошник. Но не тут-то было. Из описания другого автора мы с огорчением узнаем, что ничего самостийного на исполнительнице не оказалось вовсе, но, напротив, даже те немногие ее остатки гардероба, за которые могло бы уцепиться чувство национального самосознания, оказались насквозь импортными и к стране медведей и самоваров отношения вовсе не имеющими. Правда, сдается мне, что это не заглушало радостные возгласы, и аппетита, всяко, не портило. Если же учесть склонность Петра I к самой радикальной шутке и его неугасимую страсть к анатомии, можно догадаться, что и на стол к дамам был подан не какой-нибудь ординарный и невзрачный лилипут, но самый отборный и презентабельный, снабженный в полном объеме соответствующими его полу аксессуарами, что он, вероятнее всего, продемонстрировал со свойственной эпохе основательностью и бесстыдством. Впрочем, никто особенно шокирован не был. Шутка была встречена с воодушевлением, без обмороков и девичьих истерик, свойственных более поздним и изнеженным генерациям российского прекрасного пола. Что же касается дворян, несколько обделенных всеобщими радостями (им то достались лишь куропатки, к тому же еще и не приготовленные), то пусть их – переживут! Если захотят, сами себе все организуют, в подражание виденным культурным примерам, добавив от себя фальшивого размаху, с каковым обыкновенно пародируются столичные моды бездарной российской глубинкой. И дворяне действительно легко все себе находили, благо добра этого было навалом и недорого, потому как оно большею частию все крепостное и безропотное. Сказать по совести, связь отмеченного случая с генеральными направлениями развития отечественной культуры менее очевидна, чем в ситуациях, когда недопеченные герои кулинарных излишеств, покидая свои остывающие узилища, все же пытались что-то танцевать или декламировать. И тем не менее, именно здесь были заложены основы некоторых новых течений в сфере культуры, которые позже заявили о себе во весь голос. Можно со всей определенностью утверждать, что в данном случае мы наблюдаем раннюю форму становления в нашем государстве столь почетного и высокодоходного занятия, как стриптиз – упражнения, и поныне уважаемого наипервейшими нашими согражданами. Именно здесь обозначились прямолинейная идея стриптиза, его основная стилистика, особенности выступлений и требования к исполнителям. Суть стриптиза обращена к основным человеческим инстинктам, вполне понятна и в разъяснениях не нуждается. Это ставит очевидные задачи перед режиссером и выдвигает требования к исполнению, каковые обозначаются довольно просто – демонстрация, предполагающая достаточную по длительности экспозицию исполнительницы, заполненную какими-либо действиями ее или окружающих. Все это, конечно же, не должно мешать главной цели, но лишь сопровождать процедуру, поддерживать к ней интерес и служить неким заполнением, фоном к главному содержанию. Стриптизерша лишь обозначилась. Она экспонировалась некоторое время, пока читала речь, ничем особым не проявляя самое себя (поскольку и так уж далее некуда себя проявлять). В общем-то, она могла делать все что угодно, лишь бы занять известное время, необходимое для показа ее достоинств. Именно достоинств, поскольку верю, что отбор был все же строг, и недостатков не усматривалось. Разумеется, содержание речи абсолютно не важно – вполне пригодны любые литературные опусы в прозе или в рифме, приемлемо также любое, не окончательно нудное и фальшивое пение. Столь же безразличен и характер действий, предначертанных ей по сценарию, лишь бы она при этом не слишком заслонялась. А потому исключается полностью использование целого ряда музыкальных инструментов, перекрывающих панораму, или напротив, излишне подчеркивающих натуралистическую составляющую экспозиции (например, совершенно непригодна виолончель). Возможно, наиболее удачным было бы заполнение показа, основанное на танце или цирковом номере, что, кстати сказать, и определилось уже на более позднем этапе развития отечественной культуры. Однако в отмеченном случае фоновое действие ограничилось только речью. Ею, оно, возможно, и завершилось. В нашем случае в качестве единственной одежды артистки |
|
|
|
|
