<<<     ΛΛΛ     >>>   

Бонапарт, который как сын богемы, как царственный люмпен-пролетарий имел перед буржуазными плутами то преимущество, что мог вести борьбу низкими средствами, увидел теперь - после того как Собрание собственными руками помогло ему благополучно миновать скользкую почву военных банкетов, смотров, Общества 10 декабря и, наконец. Code penal, - что настала минута, когда он может перейти от мнимой обороны к наступлению. Его мало беспокоили происходившие тем временем маленькие поражения министра юстиции, военного министра, морского министра, министра финансов, - поражения, в которых Национальное собрание выражало свое ворчливое неудовольствие. Он не только помешал министрам выйти в отставку и тем самым признать подчиненность исполнительной власти парламенту. Он теперь мог закончить то, что начал во время каникул Национального собрания, - отделение военной власти от парламента: он сместил Шангарнье .

Одна елисейская газета опубликовала изданный в мае будто бы по первой армейской дивизии приказ, - приказ, исходивший, следовательно, от Шангарнье, - в котором офицерам рекомендовалось в случае мятежа не щадить предателей в собственных рядах, немедленно их расстреливать и не посылать войск по требованию Национального собрания. 3 января 1851 г. кабинету министров был сделан запрос по поводу этого приказа. Кабинет министров требует для разбора дела сначала три месяца, затем одну неделю, наконец - только двадцать четыре часа. Собрание настаивает на немедленных объяснениях. Шангарнье поднимается и заявляет, что такого приказа никогда не было. Он добавляет, что всегда готов исполнить требование Национального собрания и что в случае конфликта оно может рассчитывать на него. Собрание встречает это заявление неистовыми аплодисментами и декретирует вотум доверия Шангарнье. Отдавая себя под частное покровительство генерала, Собрание отрекается от власти, декретирует свое собственное бессилие и всемогущество армии; но генерал ошибается, предоставляя в распоряжение парламента против Бонапарта силу, которую он получил от того же Бонапарта лишь в ленное пользование, и ожидая, в свою очередь, защиты со стороны этого парламента - со стороны своего же нуждающегося в защите подопечного. Однако Шангарнье верит в таинственную силу, которой буржуазия его наделила 29 января 1849 года. Он считает себя третьей властью наряду с двумя другими государственными властями. Он разделяет участь остальных героев или, лучше сказать, святых этой эпохи, величие которых состоит лишь в пристрастно высоком мнении, распространяемом о них их партией, и которые оказываются заурядными фигурами, лишь только обстоятельства требуют от них чудес. Вообще неверие - смертельный враг этих мнимых героев и подлинных святых. Отсюда их благородно-моральное негодование против остряков и насмешников, которым недостает энтузиазма.

В тот же вечер министров приглашают в Елисейский дворец. Бонапарт настаивает на смещении Шангарнье, пять министров отказываются дать свою подпись. «Moniteur» объявляет о министерском кризисе, а пресса партии порядка угрожает образованием парламентской армии под командованием Шангарнье. Партия порядка имела на это право по конституции. Ей стоило только выбрать Шангарнье председателем Национального собрания и вызвать для своей безопасности какое угодно количество войск. Она могла это сделать тем спокойнее, что Шангарнье действительно еще находился во главе армии и парижской национальной гвардии и только того и ждал, чтобы вместе с армией быть призванным на помощь. Бонапартистская пресса еще не решалась даже оспаривать право Национального собрания на непосредственный вызов войск - подобное юридическое сомнение при данных обстоятельствах не сулило никакого успеха. Повиновение армии приказаниям Национального собрания было весьма вероятно, если принять во внимание, что Бонапарту понадобилась целая неделя для того, чтобы в Париже разыскать двух генералов - Бараге д'Илье и Сен-Жан д'Анжели, - изъявивших готовность скрепить своей подписью приказ об увольнении Шангарнье. Но нашла ли бы партия порядка в своих собственных рядах и в парламенте необходимое для такого решения число голосов, это более чем сомнительно, если принять во внимание, что неделю спустя от нее отделились 286 депутатов и что Гора отвергла подобное же предложение даже в декабре 1851 г., в последнюю решительную минуту. Однако бургграфам в тот момент, может быть, удалось бы еще поднять массу своей партии на героический подвиг, состоявший в том, чтобы спрятаться за лесом штыков и воспользоваться услугами армии, дезертировавшей в ее лагерь. Но вместо этого господа бургграфы вечером 6 января отправились в Елисейский дворец, надеясь дипломатическими приемами и доводами отговорить Бона-парта от решения сместить Шангарнье. Кого уговаривают, того признают господином положения. Бонапарт, ободренный этой попыткой бургграфов, назначает 12 января новое министерство, в котором остаются руководители старого министерства - Фульд и Барош. Сен-Жан д'Анжели становится военным министром. «Moniteur» публикует декрет о смещении Шангарнье, должности которого разделяются между Бараге д'Илье, получающим первую армейскую дивизию, и Перро, получающим национальную гвардию. «Оплот общества» получаст отставку, и если от этого ни один камень не падает с крыши, то зато поднимаются курсы на бирже.

Отталкивая от себя армию, которая в лице Шангарнье отдается в ее распоряжение, и уступая ее, таким образом, безвозвратно президенту, партия порядка тем самым доказала, что буржуазия потеряла способность к господству. Парламентского министерства уже не существовало. Теперь же. когда партия порядка потеряла власть над армией и национальной гвардией, - какие еще средства принуждения оставались у нее, чтобы одновременно отстоять узурпаторскую власть парламента над народом и конституционную власть парламента от посягательств президента? Никаких. Ей оставалось только взывать к бессильным принципам, которые она сама всегда рассматривала лишь как общие правила, предписываемые третьим лицам, чтобы тем непринужденнее действовать самой. Отставкой Шангарнье, переходом военной власти в руки Бонапарта заканчивается первый отрезок рассматриваемого нами периода, периода борьбы между партией порядка и исполнительной властью. Теперь война между обеими властями официально объявлена и ведется открыто, но только после того, как партия порядка потеряла и оружие и солдат. Без министерства, без армии, без народа, без общественного мнения, перестав быть со времени изданного им избирательного закона 31 мая представителем суверенной нации, без глаз, без ушей, без зубов, без всего, Национальное собрание мало-помалу превратилось в старофранцузский парламент , предоставляющий правительству действовать, а сам довольствующийся ворчливыми ремонстрациями post festum.

Партия порядка встречает новое министерство бурей негодования. Генерал Бедо напоминает о кротости постоянной комиссии во время каникул и о том, что она проявила чрезмерную деликатность, отказавшись обнародовать свои протоколы. Тут министр внутренних дел сам настаивает на публикации этих протоколов, которые теперь, разумеется, потеряли всякий вкус, как застоявшаяся вода, не разоблачая ни одного нового факта и не производя никакого впечатления на пресыщенную публику. По предложению Ромюза, Национальное собрание после обсуждения на комиссиях назначает «Комитет чрезвычайных мер». Париж тем более не выходит из своей обычной колеи, что торговля в это время процветает, промышленные заведения работают, хлебные цены низки, съестные припасы имеются в изобилии, в сберегательные кассы ежедневно поступают новые вклады. «Чрезвычайные меры», о которых парламент возвестил с таким шумом, исчерпываются вотумом недоверия министрам, вынесенным 18 января, причем о генерале Шангарнье не было даже упомянуто. Партия порядка была вынуждена так сформулировать свой вотум, чтобы обеспечить за собой голоса республиканцев, которые из всех мероприятий министерства одобряли как раз одно только смещение Шангарнье, между тем как партия порядка в сущности не могла порицать остальные меры, продиктованные министерству ею самой.

Вотум недоверия 18 января был принят 415 против 286 голосов - стало быть, лишь благодаря коалиции крайних легитимистов и орлеанистов с чистыми республиканцами и Горой. Этим было доказано, что партия порядка потеряла не только министерство, не только армию, но потеряла - в своих конфликтах с Бонапартом - и свое самостоятельное парламентское большинство; что часть депутатов дезертировала из ее лагеря из фанатической склонности к компромиссу, из страха перед борьбой, из слабости, из семейной привязанности к родным государственным окладам, из расчета на освобождающиеся министерские портфели (Одилон Барро), из пошлого эгоизма, всегда побуждающего заурядного буржуа жертвовать общим интересом своего класса ради того или другого личного мотива. Бонапартистские депутаты с самого начала шли заодно с партией порядка лишь в борьбе против революции. Глава католической партии, Монталамбер, уже тогда бросил свое личное влияние на чашу весов Бонапарта, так как он изверился в жизнеспособности парламентской партии. Наконец, предводители этой партии, орлеанист Тьер и легитимист Берье, были принуждены открыто объявить себя республиканцами, признать, что хотя они сердцем монархисты, но головой - республиканцы, что парламентарная республика - единственно возможная форма господства буржуазии в целом. Словом, они были принуждены заклеймить на глазах у самого класса буржуазии реставраторские планы, над которыми они продолжали неутомимо работать за спиной парламента, как интригу столь же опасную, сколь и бессмысленную.

Вотум недоверия 18 января был ударом для министерства, а не для президента. Но ведь не министерство, а президент сместил Шангарнье. Не следовало ли партии порядка привлечь к ответственности самого Бонапарта? Привлечь к ответственности за его реставраторские вожделения? Но эти вожделения лишь дополняли ее собственные реставраторские вожделения. За его заговорщические действия на военных смотрах и в Обществе 10 декабря? Но она давно похоронила эти вопросы под ворохом повседневных очередных дел. За увольнение героя 29 января и 13 июня, человека, который в мае 1850 г. угрожал в случае бунта поджечь Париж с четырех концов? Но ее союзники из Горы и Кавеньяк не позволили ей даже поддержать павший «оплот общества» официальным выражением сочувствия. Она сама не могла оспаривать данное президенту конституцией право смещать генералов. Она выходила из себя лишь потому, что президент делал из своего конституционного права противопарламентское употребление. Но не делала ли она сама непрерывно из своей парламентской прерогативы проти-воконституционного употребления, особенно при отмене всеобщего избирательного права? Ей, следовательно, ничего другого не оставалось, как держаться строго в парламентских рамках. И только своеобразной болезнью, с 1848 г. свирепствовавшей на всем континенте, - парламентским кретинизмом , который пораженных им держит в плену воображаемого мира и лишает всякого рассудка, всякой памяти, всякого понимания грубого внешнего мира, - только этим парламентским кретинизмом объясняется, что партия порядка, которая собственными руками уничтожила и в своей борьбе с другими классами должна была уничтожить все условия могущества парламента, все еще считала свои парламентские победы победами и думала, что разит президента, нанося удары его министрам. Этим она только доставила президенту случай снова унизить Национальное собрание в глазах нации. 20 января «Moni-tciir» сообщил, что отставка всего министерства принята. Под предлогом, что ни одна парламентская партия уже не имеет большинства, - как это доказало голосование 18 января, этот плод коалиции Горы с роялистами, - и надо выждать образования нового большинства, Бонапарт назначил так называемое переходное министерство, которое не насчитывало в своих рядах ни одного члена парламента и состояло сплошь из неизвестных и ничтожных личностей, - министерство одних приказчиков и писцов. Партия порядка могла теперь растрачивать свои силы на возню с этими марионетками, исполнительная же власть не придавала больше никакого значения тому, чтобы иметь серьезное представительство в Национальном собрании. Бонапарт тем более явно сосредоточивал в своем лице всю исполнительную власть и тем легче ему было использовать ее в своих целях, чем более его министры становились простыми статистами.

Партия порядка в коалиции с Горой в отместку отвергла предложение преподнести президенту дотацию в 1 800 000 франков, предложение, внесенное по приказанию главы Общества 10 декабря его министрами-приказчиками. На этот раз вопрос, был решен большинством всего в 102 голоса - стало быть, с 18 января партия порядка потеряла еще 27 голосов: ее разложение прогрессировало. В то же время, чтобы не дать возникнуть никаким сомнениям насчет смысла се коалиции с Горой, она не пожелала даже открыть прения по поводу подписанного 189 членами Горы предложения всеобщей амнистии для политических преступников. Достаточно было заявления министра внутренних дел, некоего Ваиса, что спокойствие - лишь мнимое, что развертывается сильная подпольная агитация, что организуются вездесущие тайные общества, что демократические газеты готовятся снова появиться на свет, что из департаментов приходят неблагоприятные вести, что эмигранты в Женеве стоят во главе заговора, нити которого распространяются через Лион по всей Южной Франции, что Франция находится накануне промышленного и торгового кризиса, что фабриканты города Рубе сократили рабочее время, что арестанты в Бель-Иле взбунтовались, - достаточно было, чтобы даже какой-то Ваис вызвал красный призрак, и партия порядка отвергла без дебатов предложение, которое должно было доставить Национальному собранию огромную популярность и заставить Бонапарта снова броситься в его объятия. Вместо того чтобы дать себя запугать перспективами новых волнений, нарисованными исполнительной властью, партии порядка следовало бы дать некоторый, хотя бы незначительный, простор классовой борьбе и, таким образом, удержать исполнительную власть в зависимом от себя положении. Но она не чувствовала себя в силах справиться с этой задачей игры с огнем.

Между тем так называемое переходное министерство продолжало прозябать до середины апреля. Бонапарт утомлял, дурачил Национальное собрание все новыми министерскими комбинациями. Он выказывал намерение образовать то республиканское министерство с Ламартином и Бийо, то парламентское министерство с неизбежным Одилоном Барро, имя которого обязательно появляется там, где требуется простофиля, то легитимистское с Ватименилем и Бенуа д'Ази, то орлеанистское с Мальвилем. Настраивая такими приемами различные фракции партии порядка Друг против друга и пугая всю партию порядка перспективой республиканского министерства и неизбежно связанного с этим восстановления всеобщего избирательного права, Бонапарт в то же время внушал буржуазии убеждение в том, что его искренние старания образовать парламентское министерство разбиваются о непримиримость роялистских фракций. Буржуазия же тем громче требовала «сильного правительства», находила тем более непростительным оставлять Францию «без администрации», чем более надвигавшийся, казалось, всеобщий торговый кризис вербовал социализму сторонников в городах, а разорительно низкие хлебные цены - сторонников в деревне. Застой в торговле с каждым днем усиливался, число незанятых рук заметно росло, в Париже сидело без хлеба по меньшей мере 10 000 рабочих, бесчисленное множество фабрик прекратило работу в Руане, Мюлузе, Лионе, Рубе, Туркуз-не, Сент-Этьенне, Эльбёфе и в других местах. При таких обстоятельствах Бонапарт мог осмелиться II апреля восстановить министерство 18 января, присоединив к гг. Руэ, Фульду, Барошу и другим г-на Леона Фоше, которого Учредительное собрание в последние дни своего существования единогласно, за исключением пяти министерских голосов, заклеймило вотумом недоверия за распространение ложных телеграфных сообщений. Итак, Национальное собрание одержало 18 января победу над министерством и в течение трех месяцев вело борьбу с Бонапартом только для того, чтобы II апреля Фульд и Барош могли принять третьим в свой министерский союз пуританина Фоше.

В ноябре 1849 г. Бонапарт довольствовался непарламентским министерством, в январе 1851 г. - внепарламентским , а 11 апреля он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы образовать антипарламентское министерство, которое гармонически соединило в себе вотумы недоверия обоих собраний - Учредительного и Законодательного, республиканского и роялистского. Эта градация министерств была тем термометром, по которому парламент мог судить о понижении собственной жизненной температуры. Эта температура в конце апреля упала так низко, что Персиньи мог в частном разговоре предложить Шангарнье перейти на сторону президента. Бонапарт, уверял он его, считает влияние Национального собрания окончательно уничтоженным, и уже имеется наготове прокламация, которая будет обнародована после твердо задуманного, но случайно опять отложенного coup d'etat. Шангарнье известил главарей партии порядка об этом смертном приговоре. Но кто же поверит тому, что укус клопа смертелен? Парламент при всей своей немощи, при всем своем разложении, находясь почти при последнем издыхании, все еще не мог заставить себя видеть в своем поединке с шутовским шефом Общества 10 декабря что-либо иное, чем поединок с клопом. Но Бонапарт ответил партии порядка, как Агесилай царю Агису: «Я кажусь тебе муравьем, но придет время, когда я буду львом».

Часть VI

Коалиция с Горой и с чистыми республиканцами, к которой партия порядка должна была прибегнуть, предпринимая тщетные усилия удержать за собой военную власть и завоевать утраченное верховное руководство исполнительной властью, - эта коалиция неопровержимо доказала, что партия порядка лишилась самостоятельного парламентского большинства . Простая сила календаря, часовая стрелка подала 28 мая сигнал к ее окончательному разложению. 28 мая начался последний год жизни Национального собрания. Ему приходилось теперь решать вопрос, оставить ли конституцию неизменной или подвергнуть ее пересмотру. Но пересмотр конституции - это означало не только выбор между господством буржуазии и господством мелкобуржуазной демократии, между демократией и пролетарской анархией, между парламентарной республикой и Бонапартом: это означало также выбор между Орлеаном и Бурбоном! Так в среду самого парламента упало яблоко раздора, вокруг которого должна была открыто разгореться борьба интересов, разделявших партию порядка на враждебные фракции. Партия порядка была соединением разнородных общественных элементов. Вопрос о пересмотре конституции создал политическую температуру, при которой это соединение разложилось на свои первоначальные составные части.

Заинтересованность бонапартистов в пересмотре конституции объясняется просто. Они хотели, прежде всего, отменить статью 45, воспрещавшую вторичное избрание Бонапарта и продление его власти. Не менее просто объяснялась позиция республиканцев. Они безусловно отвергали всякий пересмотр, видя в нем всеобщий заговор против республики. Так как они располагали больше чем четвертью голосов Национального собрания, а по конституции необходимы были три четверти всех голосов для принятия правомерного решения о пересмотре и для созыва специального собрания по пересмотру, то им стоило только подсчитать свои голоса, чтобы быть уверенными в победе. И они были уверены в победе.

В противоположность этим ясным позициям партия порядка запуталась в неразрешимых противоречиях. Отвергая пересмотр, она ставила под угрозу существующий порядок, так как оставляла Бонапарту лишь один исход - исход насильственный, и отдавала Францию в решающий момент, во второе воскресенье мая 1852 г., на произвол революционной анархии, с президентом, который утратил власть, с парламентом, который давно уже ее не имел, с народом, который намеревался вновь ее отвоевать. Голосуя за пересмотр конституционным путем, она знала, что голосует напрасно, что ее голосование должно, в соответствии с конституцией, разбиться о вето республиканцев. Объявляя достаточным простое большинство голосов в нарушение конституции, она могла надеяться одолеть революцию лишь при условии своего полного подчинения исполнительной власти; она этим отдавала во власть Бонапарта конституцию, пересмотр конституции и себя самое. Частичный пересмотр, направленный на продление власти президента, подготовлял почву для бонапартистской узурпации. Общий пересмотр, направленный на сокращение жизни республики, неизбежно вел за собой столкновение династических притязаний, так как условия и бурбонской и орлеанистской реставрации не только были различны, но и взаимно исключали друг друга.

Парламентарная республика представляла собой нечто большее, чем нейтральную почву, па которой обе фракции французской буржуазии, легитимисты и орлеанисты - крупная земельная собственность и промышленность - могли хозяйничать рядом, на равных правах. Она была необходимым условием их совместного господства, единственной государственной формой, при которой их общие классовые интересы господствовали как над притязаниями отдельных фракций буржуазии, так и над всеми другими классами общества. Как роялисты они опять впадали в свой старый антагонизм, в борьбу за главенство между земельной собственностью и деньгами, а высшим выражением этого антагонизма, его олицетворением, были их короли, их династии. Этим объясняется, почему партия порядка противилась возвращению Бурбонов .

Орлеанист и депутат Кретон в 1849, 1850 и 1851 гг. регулярно вносил предложение об отмене декрета об изгнании королевских семей. Парламент столь же регулярно представлял зрелище роялистского собрания, упорно закрывавшего своим изгнанным королям путь к возвращению на родину. Ричард III убил Генриха VI, сказав, что он слишком хорош для этого мира и его место на небе. Роялисты признавали Францию слишком дурной, чтобы возвратить ей изгнанных королей. Сила обстоятельств заставила их стать республиканцами и многократно санкционировать народное решение, изгнавшее их королей из Франции.

Пересмотр конституции, - а обстоятельства заставляли ставить этот вопрос на обсуждение, - вместе с республикой подвергал одновременно опасности и совместное господство обеих фракций буржуазии и вместе с возможностью монархии воскрешал соперничество тех интересов, преимущественной представительницей которых она попеременно являлась, воскрешал борьбу за главенство между обеими фракциями буржуазии. Дипломаты партии порядка надеялись прекратить борьбу путем соединения обеих династий, путем так называемого слияния роялистских партий и их королевских домов. Действительным слиянием Реставрации и Июльской монархии была парламентарная республика, в которой стирались орлеанистские и легитимистские цвета и различные виды буржуа растворялись в буржуа вообще, в буржуа как представителе рода. Теперь же орлеанист должен превратиться в легитимиста, а легитимист - в орлеаниста. Монархия, олицетворявшая их антагонизм, должна была стать воплощением их единства; выражение их исключающих друг друга фракционных интересов должно было стать выражением их общих классовых интересов; монархия должна была выполнить то, что могло быть и было выполнено лишь упразднением обеих монархий, лишь республикой. Таков был философский камень, над открытием которого алхимики партии порядка ломали себе голову. Как будто легитимная монархия может когда-либо стать монархией промышленных буржуа или буржуазная монархия - монархией наследственной земельной аристократии. Как будто земельная собственность и промышленность могут мирно уживаться под одной короной, в то время как корона может увенчать только одну голову - голову старшего или младшего брата. Как будто промышленность вообще может помириться с земельной собственностью, пока земельная собственность не решится сама сделаться промышленной. Умри завтра Генрих V, граф Парижский все-таки не стал бы королем легитимистов, - разве только, если бы он перестал быть королем орлеанистов. Однако философы слияния, которые возвышали свой голос по мере того, как вопрос о пересмотре конституции выдвигался на первый план, которые создали себе из газеты «Assemblee nationale» официальный ежедневный орган и которых мы даже в настоящую минуту (в феврале 1852 г.) снова видим за работой, - объясняли все затруднения сопротивлением и соперничеством обеих династий. И вот попытки примирить дом Орлеанов с Генрихом V, начатые со смерти Луи-Филиппа, но, как и все вообще династические интриги, разыгрываемые лишь во время каникул Национального собрания, в антрактах, за кулисами, представлявшие скорее сентиментальное кокетничание со старым суеверием, чем серьезное дело, теперь превращались в торжественное лицедейство, разыгрываемое партией порядка уже не в качестве любительского спектакля, как это было до сих пор, а па публичной сцене. Курьеры то и дело носились из Парижа в Венецию, из Венеции в Клэрмопт, из Клэрмонта в Париж. Граф Шамбор издает манифест, где он, «опираясь на поддержку всех членов своей семьи», заявляет не о своей, а о «национальной» реставрации. Орлеанист Сальванди бросается к ногам Генриха V. Главари легитимистов Берье, Бенуа д'Ази, Сен-Прист отправляются в Клэрмонт, чтобы уговорить Орлеанов, но не имеют успеха. Сторонники слияния приходят к запоздалому выводу, что интересы обеих фракций буржуазии, обостряясь в форме семейных интересов, интересов двух королевских домов, не делаются от того менее исключающими друг друга и не ведут к большей уступчивости. Положим, что Генрих V признал бы графа Парижского своим преемником, - а это единственный успех, на который сторонники слияния могли в лучшем случае рассчитывать, - дом Орлеанов не приобрел бы от этого ровно никаких прав, кроме тех, которые ему и без того обеспечивала бездетность Генриха V, но зато он терял все права, приобретенные им в результате июльской революции. Он отрекся бы от своих старинных притязаний, от всех прав, отвоеванных им у старшей линии Бурбонов в почти столетней борьбе, он отказался бы от своей исторической прерогативы, прерогативы современной монархии, в пользу прерогативы, основанной на его родословном дереве. Слияние представляло бы, стало быть, не что иное, как добровольное отречение дома Орлеанов, отказ его от своих прав в пользу легитимизма, покаянное обращение из одной государственной церкви в другую, из протестантизма в католицизм, обращение, которое дало бы Орлеанам даже нс утраченный трон, а лишь ступеньку трона, на которой они родились. Старые орлеанистские министры, Гизо, Дюшатель и другие, которые также устремились в Клэрмонт, чтобы заранее подготовить слияние, были на деле лишь выразителями похмелья после июльской революции, разочарования в буржуазной монархии и монархии буржуа, суеверного преклонения перед легитимностью как последним талисманом, предохраняющим от анархии. Воображая себя посредниками между Орлеанами и Бурбонами, они в действительности были не более как отступниками-орлеанистами, и как таковых их принял принц Жуанвиль. Зато жизнеспособная, воинствующая часть орлеанистов, Тьер, Баз и другие тем легче убедили семью Луи-Филиппа в том, что - раз всякая непосредственная монархическая реставрация предполагает слияние обеих династий, а всякое такое слияние предполагает отречение дома Орлеанов от своих прав, - то вполне соответствует ее семейным традициям временно признать республику и ждать, пока события позволят превратить президентское кресло в трон. Сначала распространили слух о кандидатуре Жуанвиля в президенты республики, любопытство публики было возбуждено, а несколько месяцев спустя, в сентябре, когда пересмотр конституции был отвергнут, эта кандидатура была провозглашена открыто.

Таким образом, попытка роялистского слияния орлеанистов и легитимистов не только потерпела крушение - она разрушила их парламентское слияние , республиканскую форму их объединения, и снова привела к разложению партии порядка на ее первоначальные составные элементы. Однако, чем более росло отчуждение между Клэрмонтом и Венецией, чем больше рушилось их согласие и усиливалась агитация в пользу Жуанвиля, тем усерднее велись и тем серьезнее становились переговоры между Фоше, министром Бонапарта, и легитимистами.

Разложение партии порядка не ограничилось распадом ее на основные элементы. Каждая из обеих больших фракций в свою очередь разлагалась дальше. Казалось, будто все старые оттенки, которые некогда боролись между собой и оттесняли друг друга внутри каждого из обоих лагерей, как легитимистского, так и орлеанистского, снова ожили, подобно засохшим инфузориям, которые пришли в соприкосновение с водой; казалось, они снова получили достаточный приток жизненной энергии, чтобы образовать отдельные группы с самостоятельными противоположными интересами. Легитимисты переносились воображением назад, ко времени споров между Тюильрийским дворцом и Марсанским павильоном, между Виллелем и Полиньяком. Орлеанисты снова переживали золотое время турниров между Гизо, Моле, Брольи, Тьером и Одилоном Барро.

Часть партии порядка, стоявшая за пересмотр конституции, но опять-таки расходившаяся во взглядах на пределы пересмотра, состоявшая из легитимистов под предводительством Берье и Фаллу, с одной стороны, Ларошжаклена, с другой, и из утомленных борьбой орлеанистов под предводительством Моле, Брольи, Монталамбера и Одилона Барро, сошлась с бонапартистскими депутатами на следующем неопределенном и многообъемлющем предложении: «Нижеподписавшиеся депутаты, ставя себе целью возвратить нации возможность полного осуществления ее суверенитета, вносят предложение подвергнуть конституцию пересмотру».

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Воровских казаков ивашки заруцкого
Революционные традиции 1793 1795 годов
Если партия порядка выставляла их буржуазия собрание