Пиши и продавай!
как написать статью, книгу, рекламный текст на сайте копирайтеров

 ΛΛΛ     >>>   

>

Голосенко И. Феномен "русской взятки": очерк истории отечественной социологии чиновничества

"Бери, большой тут нет науки;
Бери, что можно только взять.
На что ж привешены нам руки,
Как не на то, чтоб брать".

В. Капнист. "Ябеда" (1796 г.)

Словечко "чиновник" существовало в русском языке с незапамятных времен, но долгое время означало не человека, а книгу, по которой отправлялись церковные службы. Светское использование старого и производного от него нового термина - "чиновничество", которые стали применяться для обозначения как отдельных администраторов, так и "вообще всей гражданскослужащей корпорации", как справедливо отмечал один из самых глубоких историков русского чиновничества - Е. Карнович, сложилось у нас только в начале XIX века [1, № 1, с. 3] Но уже к концу этого же века у нас появилась и бурно развивалась социология чиновничества. До революции 1917 г. она прошла два этапа развития с разными умственными лидерами, исследовательскими сюжетами и методологическими подходами. Первый этап охватил два заключительных десятилетия XIX века, его представители (В. Евреинов, Н. Коркунов, В. Ключевский, А. Градовский, К. Кавелин, Е. Карнович, Б. Чичерин и другие) в духе генетической и исторической социологии сравнивали структуру и функционирование административного аппарата России за последние триста лет; взаимодействие тенденций централизации и разных видов самоуправления - дворянского, купеческого, крестьянского и земского; противостояние двух систем управления так называемого "федеративного" или "островного" (губернаторство) и "линеарного" (министерства). Второй этап, продолжавшийся два первых десятилетия ХХ века и получивший сильный стимул в парламентскую фазу нашей истории, привлек в свои ряды новую волну исследователей (М. Ольшевский, Б Бразоленко, М. Александров, В. Ивановский, В. Мачинский, Н. Рубакин, М. Батыров, П. Берлин), которые стали с помощью статистики и анкет изучать по разным индикаторам (доходы, образование, служебная мобильность, статусы, интересы) стратификацию чиновничества как профессиональной группы, антагонизмы внутри ее, ресурсы пополнения, связи с классово-сословной структурой русского общества, особенности социальной психологии и т.п. Однако была и общая тема для обеих этапов, а именно - изучение мздоимства, взятки, ее социокультурных, в частности национальных особенностей. Прежде всего наши исследователи, опираясь на обширные исторические источники убедились в том, что подкуп административного лица есть прочная традиция российского государственного быта по крайней мере несколько последних столетий. Формы взятки менялись - брали съестным, мехами, крепостными, деньгами, услугами, но суть ее как формы злоупотребления властью, как служебного преступления - сохранялась. Упорная воспроизводимость подобного деяния нашла стихийное отражение в языке, наряду с некоторыми народными эквивалентами термину, широко ходивших в обиходе, вроде - "оказать почесть", "проявить уважение", "мзда", "корм", "добыча", "подарок", "детишкам на молочишко", "вернуть долг", "любостяжательность", "лихоимство", "сребролакомство" взятка возбуждала воображение писателей и государственных мужей, так родились: "богопротивное лакомство" (Петр Великий), "произвольное самовознаграждение" (С. Уваров), "служебные сладости" (М. Салтыков-Щедрин) и т.п.

Помимо описания огромных размеров явления взяточничества и пульсации его от века к веку, от десятилетия к десятилетию наши исследователи попытались объяснить это явление и выяснить коренные причины его непобедимости. Если отбросить из области объяснений всякого рода метафизические "теории" ("так уж устроен человек", "креста на них нет", "рыба гниет с головы", "власть портит", "бога забыли" и т.п.) и иметь дело с верифицируемыми, реалистическими объяснениями, то обнаруживаются два их типа. Рассмотрим, каждый из них подробнее, помня, что некоторые из старинных объяснений не потеряли своей гносеологической достоверности до сих пор.

I. Первый тип объяснения феномена "русской коррупции в частности - взятки" имел дело с причинами, лежащими довольно близко к поверхности общественной жизни и потому фиксировавшихся не только учеными, но и в фельетонах массовой печати, официальных правительственных документах и т.п. Любопытно, что и современные исследователи вопроса чаще всего ограничиваются именно этим типом [2]. В логическом отношении он сводился к отдельному или совокупному перечислению и изучению ряда факторов - материальной необеспеченности чиновников особенно нижних рангов, огромной территории империи и в этих условиях плохо управляемого социального контроля ("гнет пространства", как говорили евразийцы), двойного отчуждения, с одной стороны чина от чина и с другой всего мира чиновничества от общества. И в ответ - психологическая "месть" обществу: нарушение законности управления. Все указанные факторы были реальностью, но были ли они решающими?

1.1. Материальная нужда. Действительно, многочисленные исследования показали, что большая часть чиновников, занимавшихся нижние и отчасти средние стратификационные этажи своей группы жила в состоянии нестабильной обеспеченности. В судебных процессах над взяточниками, последние в качестве самоуправления так же указывали на это обстоятельство. В допетровской Руси вся местная власть - воеводы и их штат казенного жалованья от московской власти не получали и лично устанавливали поборы на собственной содержание. Естественно, кто давал регулярно и обильно, получал от начальства искомое "снисхождение". Петр I признал этот институт "кормления" пагубным, но назначенные им оклады чиновникам (даже губернаторам) выплачивал нерегулярно, в уменьшенном размере и т.п. что неизбежно гальванизировало систему "кормления" и подношения. Только при Екатерине II после пугачевского бунта, выявившего многие дисфункции управления, окончательно решается вопрос о постоянной (ежемесячной) и несколько увеличенной оплате труда чиновников. Но расхождения в размерах оплаты нижних, средних и высших этажей чиновничьей пирамиды, что само по себе вполне естественно, были в России постоянно фантастически огромными. Большое впечатление на русскую общественность произвело специальное исследование доходов чиновничества конца XIX, проведенное Н. Рубакиным. Факты резкой дифференциации им обнаруженные, конечно имели историю долгих тенденций в предшествующее и в последующее время. По его подсчетам (он опирался на всеобщую перепись населения 1897 года и ряд других официальных документов) критерий доходов резко стратифицировал наше чиновничество общим числом в 435818 человек 1, из них 91204, т.е. меньше одной четверти получали содержание более 1000 рублей в год, оставшиеся три четверти получали меньше, значительно меньше [3, № 4, с. 1-2]. Встречались, как их именовали в печати настоящие "рабы государственной службы", получающие всего 7 рублей в месяц. Между тем на рубеже двух веков, с неизбежными колебаниями в ценах фунт хлеба стоил 4 копейки, фунт говядины - 10, десяток яиц - 40, фунт сливочного масла - 75. Государственные чиновники получали "квартирные деньги" в размере 1/5 жалования, но как показало исследование квартирного вопроса в среде чиновничества, проведенное Н. Бенедиктовым, этих добавок сплошь и рядом не хватало, рядовое чиновничество ютилось в гигиеническом отношении в малопригодных для жилья помещениях - сырых, темных, без удобств [4, c. 21-22]. Странные социальные противоречия и антагонизмы обнаруживались в вопросе об отпуске и пенсиях. Статья 765 "Устава о службе гражданской" говорила не о том, что оплачиваемый отпуск есть нормальное, неотъемлемое право каждого чиновника, а только о том, что закон "разрешает давать отпуск"... по усмотрению начальства. Так на основании "закона" создавалась почва для произвола и злоупотребления властью. И не приходится удивляться упоминавшимся в печати случаям, когда некоторые рядовые чиновники не получали отпуска многими годами, ибо не попадали в разряд "любимчиков" начальства. Российское чиновничество, отмечал один из исследователей этого вопроса, в свете закона 765 выступало живым инвентарем, проданным казне", и могло только завидовать чернорабочим, попавшим под действие системы Ф. Тейлора, который "по крайней мере понимал значение отдыха рабочего для продуктивности его труда" [5, c. 11-13].

Пенсия традиционно считалась одной из социальных привилегий чиновничества. Но и тут торжествовала несправедливость. Если оклады чиновников медленно росли за постоянным удорожанием жизни в течение всей послереформенной эпохи, то "пенсии окаменели" в своей первоначальной форме, в какую они влились более пятидесяти лет тому назад, признавался в 1911 г. один из чиновников. Пенсионное обеспечение подчинялось закону 1827 г., который постепенно оброс многочисленным рядом "поправок, изъятий, руководящих указаний и т.п." В результате дело пенсионного обеспечения "совершенно дезорганизовалось и здесь стал царствовать широчайший произвол" в виде системы благосклонного рассмотрения вопроса о размерах пенсии вначале ближайшего, а потом и отдаленного начальства, т.е. мнения руководства, а не закон решали вопрос о пенсионном обеспечении. "Размер пенсий, в силу отсутствия определенных законом норм, принял характер неуловимых, произвольных традиций" [6, c. 8; 7, 12-18]. Но социальный смысл этого произвола улавливается легко. Более 400 000 чиновников в десятые годы ХХ века получали менее 1000 рублей в год, 65 000 - более 2000 рублей. Последние, выйдя в отставку, получали значительную долю пенсионного капитала, выделяемого в государственном бюджете.

Между тем, именно среда этой высшей бюрократии была наиболее обеспечена на случай старости, ведь их высокие служебные оклады давали для этого самые основательные возможности.

В условиях материальной необеспеченности разной количественной степени и продолжительности наше чиновничество, полагали многие исследователи, относительно легко выводилось на дорогу злоупотребления служебным положением, на служебные преступления - взяточничество. Разумеется, корреляция между этими явлениями была, но встают кое-какие обоснованные вопросы. Рядовое русское чиновничество получало значительно меньше содержания, чем их зарубежные коллеги, но взяточничество международное явление. Почему и те брали? Далее - брали ли взятки только нуждающиеся "плебеи" чиновничьего мира? Или и состоятельные "патриции" были не прочь полакомиться "служебными сладостями"? Если да, то вероятно не только материальная нужда постоянно подпитывала феномен взяточничества в России. Возьмем из множества иллюстраций отечественной истории только одну - служебную судьбу "птенцов гнезда Петрова". В конце своей жизни Петр I на этой почве разочаровался во многих своих высочайших помощниках. "Гагарин был казнен, Нестеров казнен, Курбатов умер перед судом, Шефиров едва избег смертной казни, Меньшиков держался только благодаря заступничеству императрицы" [8, c. 471]. Фактами коррупции, казнокрадства и взяточничества перенасыщены все последующие царствования вплоть до последнего императора. Итак, взяточничество прочно оставалось негласной статьей доходов чиновников всех рангов от рядового до сановного, взгляд на должность как на "пожалование для личного обогащения продолжал жить" с прочностью многовекового обычая [9, c. 15]. Менялось со временем "убранство" канцелярий, мундиры чиновников, техника производства, но не эта ценностная ориентация. Это означает, что социо-исторические причины взяточничества (при всей весомой роли материальной необеспеченности ряда слоев чиновничества) не составляли единственную и тем более решающую причину явления. Сенатские ревизии 1910-1913 гг., которые закончились шумными судебными процессами, показали, что у чиновничества (особенно высшего) существовали "неофициальные, аферистические, уголовно наказуемые источники доходов, которых нет в распоряжении других общественных групп и размеры этих доходов были отнюдь не незначительные" [3, № 4, c. 4].

1.2. Территориальный фактор: дефекты социального контроля при бюрократическом централизме и неравномерное насыщение чиновниками различных регионов империи. Рубакин, изучая количественное распределение гражданских чиновников по всей Российской империи (у него не было данных только по Финляндии) пришел к ряду выводов: в целом по всей империи в начале ХХ века один чиновник приходился на 150 жителей в возрасте от 16 до 69 лет, но были сильные региональные вариации, так в Польше один чиновник приходился на 87,4 человека, в Европейской России на 143,5, а на Кавказе на 312,2. В самой западной территории - Польше чиновников было в 4 раза больше, чем в Европейской России, почти в 9 раз больше, чем в Средней Азии и почти в 20 раз больше, чем в Сибири [10, c. 121-122]. Но уменьшение числа чиновников по вектору "Запад - Восток" означало не увеличение самоуправления и самодеятельности населения в восточных регионах, а увеличение размеров всевластия и произвола уменьшающегося контингента чиновников. Чем меньше самоуправления, тем больше самоуправства! Еще А. Герцен обратил на это внимание: чем дальше от центра - тем больше произвола, меньше ответственности перед управляемыми вплоть до ее полнейшего отсутствия.

При тотальном централизме, идеология которого составляла политический идеал царского режима, контроль за деятельностью административного аппарата осуществляется только сверху и эпизодически, его орудия были сконцентрированы в столице, потому с удалением от нее произвол и злоупотребления властью автоматически возрастали. Огромная территория империи только способствовала слабости и даже исчезновению контроля. Изучая под этим углом зрения нашу многоликую губернскую жизнь И. Блинов отмечал, что длинным шлейфом в ней тянулась "медлительность, неисполнение распоряжений центрального правительства, лихоимство, прямое воровство и всевозможные злоупотребления" [11, c. 118]. Так при проверке канцелярий Курской губернии в 1834 году было обнаружено неразобранных бумаг - 280378, разобранных, но не исполненных - 59752, неоконченных дел 9413 [11, c. 161]. Не лучше обстояли дела и в других губерниях, и в последующее время. Представление о том, что этот административный беспорядок удел только провинции, а в центре все было под контролем - наивность. Психология коллективной безответственности обнаруживалась не только на географическом отдалении от центра управления, но и в нем самом, ибо бациллы нарушения порядка при бюрократическом централизме поражают центр неизбежно. Ревизии 1840-1841 гг. обнаружили сходную картину дисфукциональности в ряде столичных департаментов. В одном оказалось нерешенных дел до 600, в другом - 375, неисполненных указов более 1500. Да что там департаменты, даже Комитет министров позволял себе казалось бы неслыханные для абсолютизма вещи. Результаты одной из проверок оказались ошеломляющими: было обнаружено 65 неоконченных важнейших дел (одно из них 17-ти летней давности), 46 дел не рассмотренных во время уже требовали дальнейшего производства за изменившимися обстоятельствами и самое главное - 20 высочайших повелений не выполнялись и даже не были донесены до сведения членам Комитета! Глубоко уязвленный Николай I был краток: "Неслыханный срам! Мне стыдно и прискорбно, что подобный беспорядок существовать мог почти под глазами моими..." [9, c. 135-141]. Ревизии походили, а беспорядок оставался, ибо принимал форму организационной болезни наследственного характера, одной гранью его было бездействие власти, другой - злоупотребление ею, когда она приступала к действиям. Очевидным административным дефектом, провоцирующим злоупотребления в течение всего XIX века была запутанная и противоречивая система тотальной регламентации всех секторов общественной жизни. 2 Множество указов и постановлений, часто противоречащих друг другу и разбросанных по разным присутственным местам создавали законодательную неразбериху, в которой обыватель ощущал себя беспомощным, а чиновник видел для себя кормушку [12, c. 65-66]. Издание единого "Свода законов Российской империи" не смогло уничтожить психологию корыстного самоуправства, злоупотребления властью уже вошли в плоть и кровь чиновничества, приумножились и просочились на все инстанции. Процесс "давать - брать" взятку был обоюдным и к нему привыкали обе стороны - чиновники и просители любых сословий - дворяне, купцы, мещане, крестьяне. Ненормальность, уродливость подобного способа управления переставали замечать, он становился повседневным, как бы естественным, само собою разумеющимся. Особенностью "русской взятки" было то, что ее перестали стыдиться, а если кто и возмущался, то его считали неисправимым "идеалистом". "Брали губернаторы, председатели гражданских и уголовных палат, брали в Сенате. Все это узаконилось, вошло в обычай и проситель никогда не приходил в присутственные места с пустыми руками" [9, c. 18].

Начиная с "увещевательных" указов Петра I, взятка теряет легитимированный характер, как было при институте "кормления" и принимает нелегальный или полулегальный вид, но не исчезает. Весь XVIII век шла упорная и бесплодная борьба с взяточничеством, монархи издавали новые указы и манифесты. Сенат проводил ревизии по всей гигантской стране, мздоимцев (иногда очень сановных) "нещадно" били кнутами и батогами, рвали им ноздри, клеймили, ссылали с конфискацией всего имущества. А взяточничество и казнокрадство становилось повальными. Александр I с горечью признавался своему воспитателю, швейцарцу по рождению и республиканцу по убеждению Ф Лагарну: "непостижимо, что происходит, все грабят, почти не встретишь честного человека. Это ужасно!" [15, c. 28]. Подобных выразительных признаний можно целыми пригоршнями черпать из русской истории. Начиная с Екатерины II русские государи один за другим признавались в бессилии победить повальное казнокрадство и другую сторону этой медали - взяточничество. Это только лишний раз свидетельствовало, что российское взяточничество может гордиться не менее длинною родословною, чем отечественное дворянство. "Через всю русскую историю, писал один из самых серьезных исследователей отечественного взяточничества П. Берлин, лишь сменяя свою форму, лишь увеличивая и уменьшая свои размеры, тянется колоссальное взяточничество и взяткою широко пользуются как отмычкою казенных сундуков, крышки которых гостеприимно раскрываются перед людьми, сумевшими в соответствующий момент дать соответствующему человеку соответствующую взятку" [14, c. 45-46].

А что же ревизии из центра? Смогли они что либо сделать с этим общенародным обычаем? Ревизия конечно была нужной акцией управление, но чаще всего она в условиях централизма была малоэффективной. С ужасающим однообразием, по мнению многих исследователей повторялась одна и та же картина: в печати поднимается временный шум, провинившееся начальство немного трепещет, а затем ревизоры уезжают, все остается по старому. Впрочем бывает иногда перевод этого начальства в другое место на такую же должность. "Делается это, как видно, иронизировал один из авторов, с целью справедливого территориального распределения самодурствующих администраторов" и взяточников [13, c. 2]. Но даже, когда после ревизии беззаконники наказаны, то происходит это в ограниченном районе, остальная груда ненормальностей, разбросанных по огромной территории, не затрагивается нисколько. Таким образом, и территориальный фактор при всей его важности не был решающим. На обширных просторах империи отражались (часто провинциально шаржировано) те же недостатки управления, которые имели место и в центре.

1.3. Человеческий фактор взяточничества, отчуждение и нравственное несоответствие занимаемой должности. В умной докладной записке "О прошлом и настоящем русской администрации", написанной Э. Берендсом в 1904 г. министру внутренних дел В. К. Плеве указывалось, что отечественную историю сопровождает одно огорчительное обстоятельство: какое-то незатухающее недовольство государственной властью, постоянные нарекания в адрес чиновничества в виду отсутствия честности и должной законности в ее деятельности [16, c. 5-6] Даже в самом слове "чиновник", признавался в 1911 г. один наблюдатель общественных нравов той поры, есть что-то специфическое и произносится оно "с едва уловимым оттенком в голосе - не то ироничным, не то пренебрежительным" [17, c. 14]. И действительно, в русской речи в адрес чиновников сложилась груда обозначений явно негативного толка: "канцелярская крыса", "чинодрал", "приказная строка", "крапивное семя", "окурки", люди типа - "что изволите" или "нос по ветру", "чернильные души", вероятно от последнего была рождена А. Герценом метафора - "чернильное дворянство", а К. Рылеев отзывался особенно резко - "лютое отродье".

Вокруг фигуры чиновника складывался какой-то заколдованный круг отчуждения: вне стен канцелярии мелких и средних чиновников третирует "общество", в самой же канцелярии они терпят бесконечное унижение от начальства, для которого подчиненные - "бездушные вещи". Вот только одна иллюстрация из безбрежного океана подобных случаев. В 1914 г. один из крупных железнодорожных начальников принял решение "омолодить" подчиненный ему состав служащих. Секрет "омоложения кадров" был прост: было приказано бороды начисто обрить, а седые волосы выкрасить в "молодые цвета". Покорные воли начальства подчиненные сразу "помолодели"... к удовольствию парикмахеров и торговцев краской. А непокорные, вне зависимости от их профессиональной компетентности и опыта, были наказаны, вплоть до понижения по службе и, следовательно, уменьшения окладов. "Каких только злостных нелепостей не рождает наше нравственное ничтожество", заключал автор заметки, в которой этот случай был описан [18, c. 28-29].

Отсутствие правовой защиты и профсоюзной поддержки, материальная необеспеченность большинства мелких чиновников и полнейшая зависимость в этой области от усмотрения и милости начальства заставляли их чувствовать себя в крайне угнетенном положении. Многочисленное рядовое чиновничество убеждалось, что стоит на положении пролетариев лишь "декоративно от них отличаясь". В опросах и письмах в редакции разных журналов эти чиновники аттестовывали самих себя словами - "рабы", "плебеи", "парни", "пасынки России" и т.п. Даже на инициативу, полезную для дела накладывалось начальственное "вето" и чиновничество воспитывалось на единственном императиве - "не рассуждать". Психологическое уродство подобной атмосферы имело продолжение, как саркастически подметил еще Ф. Достоевский, каждая "ничтожность" на канцелярском стуле смотрит на просителя Юпитером, испытывая наслаждение от страдания людей, попавших под "нелепость буквы" закона. Каждому беспристрастному наблюдателю, писал А. Гардин, специально обдумавший эту психологическую компенсаторскую метаморфозу, бросается в глаза большое высокомерие, которым проникнут каждый даже маленький чиновник по отношению к скромному обывателю, случаем приведенному в ту или иную канцелярию, он ему кажется каким-то низшим существом. Чиновник копировал обращение со стороны собственного начальства и "чем круче приходилось ему самому, тем сильнее возмещает он оскорбление своего достоинства на обывателе", унижая его самого и не подозревая об этом - самого себя [19, c. 5].

Но и между собой у чиновников практиковались отстраненные отношения, духа подлинного товарищества было прискорбно мало в любых канцеляриях и кабинетах власти. Почему же отчуждение находило себе место и здесь? Многие отмечали: из-за постоянной боязни доноса и "третьего пункта" (статья 788 "Устава о службе гражданской"), по которому любой чиновник мог быть уволенным собственным начальством без объяснения причин отставки, пострадавший получал "волчий билет" и лишался прав на пенсию. 3 Уволенный не имел права жаловаться, обращаться ни в суд, ни в сенат, ни тем более в императорскую канцелярию, где его жалобы просто не принимались бы к рассмотрению. Неоднократно различные правительственные комиссии, а позднее думские фракции ставили вопрос об отмене "третьего пункта", как противоречащего современному правосознанию, но безрезультатно. "Узаконенный произвол", легший в основу служебного права чиновничества упорно сохранялся до Февральской революции. Составляющие подавляющую часть всего служивого сословия чиновники скромного достатка и низких рангов и особенно молодые из них так боялись сокращения, что из всех радостей повседневной жизни оставляли себе только карты и выпивку, т.е. занятия, которые не могли казаться начальству неблагонамеренными. Многие, как показали опросы, проведенные редакцией журнала "Спутник Чиновника" в 1912-1913 годах, ненавидели свою службу и одновременно боялись потерять ее, презирали своих начальников и одновременно подхалимствовали перед ними. Что и говорить - на службе складывалась психологическая атмосфера скверного качества, которая нравственно деформировала людей в сильной степени, если учесть ее долговременную продолжительность. Отсюда искаженные и неразвитые интересы и потребности, моральная нечистоплотность, апатия к полноценной общественной жизни, психология одиночества у чиновников, которых целенаправленно отделяли от общественных интересов и даже самых безобидных движений и модных культурных запросов. Иными словами психологическая почва для служебных преступлений - казнокрадства и взяточничества была создана соответствующая. Один из исследователей этого момента отмечал: нет другой "общественной групп столь разрозненных и чуждых общественным инстинктам, как чиновничество в России" и добавил, что причиной сего состояния является формальная враждебность друг к другу, которая искусственно прививалась путем введения "бесконечного количества рангов и чинов, ставящих одного от другого в зависимость и подчинение". Иерархия чинов предполагала конгломерат отдельных, механически связанных личностей, чуждающихся и боящихся солидарности [20, c. 1-4]. Рутина на службе, рутина в досуге, замкнутый круг нужды или очень скромного достатка, психология отчуждения в межличностных отношениях, парализующий страх попадания под "третий пункт". Это приводило к частым психическим расстройствам и "эпидемиям самоубийств" среди чиновников. Редкий номер "Спутника Чиновника" представляющего собою энциклопедию жизни рядового чиновничества обходился без сообщений о самоубийстве столичных и провинциальных чиновников. Среди самих чиновников шла борьба из-за маленькой добавки к окладу, из-за крошечной власти. Конкуренция часто парализовала любое проявление солидарности. Товарищеские отношения между чинами считались явлением опасным, "по-видимому, рознь и борьба между чиновниками, иронизировал автор статьи "Очерки психологии чиновничества", считается необходимой принадлежностью государственного управления" [21, c. 23-25].

Так неужели все сословие чиновников повально было заражено "безнравственными и антиобщественными инстинктами"? Конечно, нет, из отечественной истории известны достойные и частные администраторы, но общим является то, что собственная чиновничья среда чаще всего выдавливала их из самой себя, чувствуя их "чуждость". Ограничусь только одним показательным примером. Опытный губернатор с многолетним стажем П. П. Шидловский, уйдя в 1913 г. в отставку так объяснял корреспонденту, берущему у него интервью свой шаг: "Уход со службы явился результатом невозможности... честно и плодотворно работать в провинции... Только хвастовство в реакционности и поддержка сторонних лиц, подчас сомнительной репутации, являются ныне гарантией... от мелких и больших неприятностей по службе". Я подал в отставку, другие, попав в мою ситуацию "ограничиваются лишь молчанием и покачиванием головы" [22, c. 26-28].

Вообще у любой власти, как и у всех социокультурных явлений есть пределы, но какие именно подчас неясно, вопрос о пределах так же иррационален, как и происхождение власти. Отсюда неизбежное переступание через них, т.е. злоупотребление властью. Вероятно, без оного власть вообще не может существовать. Различие только в том, о какой власти идет речь: власти в кружке друзей, семейной, производственной, политической, государственной среде. Тут будут вариации преступления пределов. Но что касается государственной власти, то история свидетельствует: злоупотребление это топливо бюрократической машины, неистребимая черта государственной власти, без них нет и ее самой. Злоупотребления имеют множество форм и различные размеры, но они всегда есть. Государственная власть как высшая форма общественной власти особенно отличается в этом отношении и дает львиную долю служебных преступлений, в том числе и взяток. Вообще о взятках так много писали ученые и журналисты, что складывается впечатление - чиновники в учреждениях ничего не делают, а только как пчелы с цветов берут "взятки". Это конечно далеко не так, но взяточничество и соответствующая ей социальная психология составляют важные пункты поведения и самочувствия российского (да и не только его) чиновничества.

II. Второй тип объяснения феномена "русской взятки" обратил внимание на связи нашего административного быта с политикой, экономикой и культурой, которые отливались в форму исторических традиций. Перечисленные в первом типе взяточничества - нужда, "гнет территории" и т.п. конечно имели место, но они накладывались на более глубинные обстоятельства нашей национальной жизни. Выяснилась парадоксальная роль взятки в ней, выступающей как "мандат" на политическую лояльность и как "локомотив" социальных и прежде всего экономических нововведений. Рассмотрим аргументацию наших социологов по каждому из указанных моментов.

 ΛΛΛ     >>>   

Скажем взяточничество латентная функция политической власти
Гинзбург К. Образ шабаша ведьм и его истоки

сайт копирайтеров Евгений