ΛΛΛ     >>>   

Монро П. Телевидение, телекоммуникации и переходный период: право, общество и национальная идентичность

Часть IV. ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ГЛОБАЛИЗМ, ТЕЛЕВИДЕНИЕ И ОБЩЕСТВО

Любая работа об образах в наше время представляет собой путешествие по рушащимся идеологическим памятникам и испещренным рубцами политическим ландшафтам конца ХХ столетия: национальные мечты разбиты в пух и прах, в то время как “древние государства исчезают подобно утренним туманам” [1]; шаткий фундамент новых государств, стремящихся к старым идентичностям; мусорные кучи провозглашенных принципов и юридических формулировок; разрушительное действие современной популярной культуры; повторяющиеся мечты, связанные с новыми технологиями; и везде — расслабленная, непредсказуемая конкуренция между сплочением и рассыпанием, всеобщим и местным, современным и фундаментальным. Великие преобразования в СМИ происходят на поле громадных развалин — воюющих цивилизаций, исчезающих привычек, ржавеющих механизмов старой технологии, — из которых появляются многочисленные изменения. Такой период объединяет печаль старения с возможностями надежды.

Преобладают две темы: важность совершенствования общественной сферы и необходимость переосмысления отношения СМИ к обществу, сплоченности и национальным идентичностям. Теоретически опасность заключается в том, что выполнение одной из задач ставит под угрозу достижение другой задачи. Заново сконструированная система коммуникаций, усиливающая закрытую территорию общественной сферы, имеет шанс ослабить традиционные узы сплоченности. А система, в которой правительство способно слишком эффективно поддерживать свой вариант национальной идентичности, подвергает опасности движение к более эффективной зоне автономного общественного дискурса. Задача состоит в поиске путей бесконфликтной гармонизации этих двух тем. В этой напряженности нет ничего принципиально нового, за исключением разве что технологии.

НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ

Я подчеркивал, что каждое государство ведет со своими гражданами разговор о законности своего существования. В этом разговоре государство занимается самооправданием, требуя от своих граждан лояльности. Некоторые государства имеют такое слабое право на власть без применения силы или вымысла, что создание и распространение повествования законности является всепоглощающим, всеобъемлющим и разрушительно разоблачительным для режима. Однако даже в демократических обществах ощущается всеобщая потребность в создании и поддержании повествования сообщества. Важно, что эти идеи и образы составляют часть определения каждого государства. Правительства фактически вынуждены производить или поддерживать образы, укрепляющие отношения между ними и их гражданами. Государство может претендовать на вмешательство в рынок идей либо исходя из защиты своей культуры — веской и уместной причины для вмешательства, — либо, более претенциозно, — ради поощрения мировоззрения, расширяющего его владычество. Такое театральное и неотразимое понятие, как национальная идентичность, часто становится, как я показывал, изысканным собранием образов, которые изготавливает или чье создание поощряет правительство (или ряд групп интересов) ради сохранения своей власти.

Перед лицом глобальной конкуренции вдвойне необходимо способствовать провозглашению национальной идентичности и ее связям с языком и искусствами, литературой, кинематографией и телевидением. Для достижения эффективной конкурентоспособности государства на бурном рынке лояльности требуется гораздо больше, чем полностью приватизированная система, в которой на обладателей лицензий возлагаются договорные обязательства, связанные с передачей культурных программ и выполнением других общественных задач, таких как распространение новостей и информации. Эти обладатели лицензий, столкнувшись с внутренней задачей построения аудиторий, перед лицом своих акционеров должны как можно истолковывать обязанности, связанные с общественными интересами, следовательно, эти положения становятся пустыми и бесплодными. Это урок из американского опыта, и он неявно проявляется в модели вещания, в которой этот урок был хорошо усвоен.

Чтобы быть эффективным, государство должно реформировать и оживить часто жесткие, переукомплектованные, иногда коррумпированные и циничные общественные вещательные организации. Эти организации повсюду находятся под угрозой и часто в состоянии упадка. Вместо этого они должны стать для телевидения тем, чем являются для музыки большие национальные оркестры или для образования в целом — знаменитые университеты. Они должны воспользоваться возможностями, предоставляемыми новыми технологиями, а не разрушиться перед лицом достаточно фиктивного нового изобилия. Недостаточно снова обратиться к старым подходам, таким как возобновление “доктрины справедливости”, контролирование количества рекламы или восстановление других форм “общественного интереса”. Старая повестка дня довольно избита, она зародилась в другую эру, с иным набором конкурентов, иной технологией и иной аудиторией. Даже в высшей точке американского вещательного регулирования было слишком мало свидетельств сильной взаимосвязи между вмешательством и положительными результатами для демократических целей. Требуется, скорее, переформулирование общественного интереса с точки зрения новой технологии. Частью этого анализа является роль правительства как покровителя — источника финансирования телевизионных программ. Марк Юдоф (Mark Yudof) хорошо сформулировал роль правительства:

Демократические правительства... не могут отказаться учить, руководить или убеждать; они демократичны в той степени, в какой выражают демократические ценности. Другими словами, не следует бояться правительственной рекламы, правительственных публикаций и правительственных программ, стремящихся осознанно укрепить понятия терпимости, участия избирателей, правительства согласия и т.п. Они способствуют установлению структуры, в которой намного труднее становится правительственная идеологическая обработка в поддержку “вызывающих возражения” ценностей — так их лучше всего описать. Таким образом, то, что на первый взгляд кажется парадоксом или противоречием... в действительности может оказаться вопросом равновесия. Самоконтролируемый гражданин является основой представительной демократии, а не продуктом обобществления [2].

В начале 1990-х годов в Киеве существовала грубая характеристика правительственного вещания, напоминавшего культурное прошлое: “шароварное” телевидение, названное так из-за нарядов, в которых выступали люди, играющие на баянах. Вряд ли достаточно одного “шароварного” телевидения. Общественное телевидение должно найти новую национальную роль как средство поддержки лояльности и должно усилить свои связи с другими формами поддержки искусств. Установить эту роль весьма непросто, но она должна напоминать нации обо всем лучшем в ней самой, о ее связи с превосходством (не только внутри ее границ, но и повсюду в мире). Мы видели, что Соединенных Штаты в своей финансовой поддержке переходных обществ через правительство и фонды и своей пламенной и понятной приверженностью к свободному предпринимательству склоняются к поддержке механизмов, украшающих общество мишурой, иногда за счет средств, укрепляющих общество. Общие усилия по финансированию независимого сектора вещания посредством западной помощи весьма похвальны, но не меньшее внимание следует уделять и полномасштабной реформе сектора общественного вещания.

Когда пала Берлинская стена, когда наступили дни распада советской империи, казалось, что глобализация заключает в себе радужное торжество открытости — вещательный эквивалент конца истории. Мгновенно были отброшены понятия культурного империализма, стали избегать всяческих несоответствий между построением новых наций и разрушением старых коммуникационных систем. Теперь сдвиги важного значения включают состязание за коммуникационные сферы интересов.

Когда в постсоветский и посткоммунистический период начали возникать трудности в поддержания стабильности, стало необходимым задать вопрос, может ли национальное государство выжить в мире, в котором нет границ культуры, веры и воображения.

Уже очень давно критик Мари Бреннер (Marie Brenner) назвала телевидение “включенным наркотиком”, а в своей книге Джерри Мэндер (Jerrie Mander) совершенно неправдоподобно писала о “четырех доводах в пользу ликвидации телевидения”. Уничтожение телевидения невозможно и не совсем желательно, однако количество времени у телевизора и связь его с образованием и гражданским участием должны стать предметом национального интереса. Просмотр телевизионных программ, как и курение, нужно рассматривать как деятельность, имеющую опасные последствия, настолько опасные, что необходимо принять эффективную стратегию ее сокращения или видоизменения. Учитывая большое число аспектов такого поведения, в том числе случайные сексуальные связи в свете распространения СПИДа и употребления наркотиков, все в большей степени роль правительства состоит в образовании, использовании образов и информации для изменения обычаев сообщества. В каждой из этих областей роль правительства стала заключаться не в ограничении свободы действий или слова, а во влиянии на среду, в которой люди принимают решения. В случае курения было предпринято самое затруднительное и тщательно продуманное вмешательство, включая не только официальные предупреждения, но и налоговую политику, ограничения на объем рекламы, ограничения на расположение мест продажи сигарет и ограничения на возраст потенциальных покупателей. В случае со СПИДом воздействие на поведение было исключительно вопросом образования, видом коллективной ответственности, с тем чтобы помочь информировать частных лиц — особенно молодежь — об опасности случайных сексуальных связей.

Еще ни одно западное общество не пришло к явному заключению о том, что слишком много времени, проводимого у телевизора, опасно не только для зрителя, но и для общества. Не существует видимого воздействия, как в случае с сигаретами, не существует физического эквивалента количества больных легких. Действительно, для одних людей большое количество времени у телевизора — преимущество, источник информации, а для других — переключение внимания от мучительных проблем убогой жизни. Однако достаточно очевидно, что то, что можно назвать ядовитым телевидением, является врагом размышления, чтения и напряженного процесса гражданства. Дело не в том, что насилие на телевидении не обязательно вызывает насилие или что предполагаемая непристойность приводит к сомнительной безнравственности, а скорее в том, что чрезмерный бездумный просмотр телевидения влияет на качество гражданства, на чувство ответственности, даже на способность конкурировать. Популярная культура, передаваемая посредством новых технологий, составляет наиболее эффективный, наиболее влиятельный, наиболее технически искушенный “учебный план” во всех западных и переходных обществах. Вместо того чтобы отрицать этот факт или заниматься невозможной фантазией цензуры, общества должны рассмотреть, как добиться критического понимания встречающихся им альтернатив. Это не означает, как в старину, уроков, на которых молодые товарищи изучали достоинства коллективных хозяйств. Согласование жизни на экране со своим собственным существованием — совсем не новая проблема; не новым является и изучение того, как сделать выбор между соблазнами рынка и домашними потребностями. По мере возрастания этой и подобных дихотомий они требуют к себе повышенного внимания или ведут к отчаянию и еще худшим последствиям.

ОБЩЕСТВЕННАЯ СФЕРА

Заботы об образовании — ядро средств сохранения сообщества — сводят воедино вопросы национальной идентичности и вопросы общественной сферы. Общественная сфера не может функционировать без учета лучших качеств национальной идентичности. Те, кто должен участвовать в общественной сфере, не смогут обладать инструментами, необходимыми для совещательной демократии. По этой причине не прекращаются споры о том, кто и что защищается ограничениями на вмешательство государства в область свободы слова. Однако эти споры нельзя ограничивать только содержанием, привычными вопросами, представляющими, как я попытался показать, аспекты национальной идентичности. Больше внимания следует обращать на инфраструктуру речи, баланс между открытой и закрытой территориями, вопрос стоимости и доступа, вопрос о том, какие организации в обществе получают привилегированный статус оратора. Все в большей степени на повестку дня встают такие вопросы, как особое отношение к многонациональным корпорациям с точки зрения их способности охватывать культуру; есть ли с точки зрения регулирования коммуникаций разница между материалами непосредственного политического дискурса (новости, информация, дискуссии) и материалами популярной культуры (развлечения, реклама и другие проявления коммерческой речи); есть ли разница между созданием архитектуры коммуникаций (беспокойство монополизацией и обеспечением конкуренции) и контролированием самой свободы слова.

Будущее психическое здоровье общества покоится на его способности делать осмысленные, принципиальные, уважаемые различия при разрешении этих вопросов. Как мы видели, происходит разрушение исторических подходов, оправдывающих государственное вмешательство, результатом чего является не только расширение дискурса и свободы. Технология в сочетании с изменением правовой доктрины сокращает номинальные возможности правительства влиять на национальную идентичность и усиливать общественную сферу. В Соединенных Штатах корпорации кабельного телевидения и телефонные компании, с успехом заявляя о том, что они являются “ораторами”, а не инструментами, которыми могут пользоваться другие ораторы и слушатели, обескровили власть конгресса (или штатов) налагать регулятивные стандарты. Во времена технологических изменений эта технология применяется для лишения правительства власти воздействовать на конструкцию электронной магистрали. Фактически аннулированным оказалось историческое разделение на тех, кто использует магистрали речи, и тех, кто их эксплуатирует. Называется ли в качестве оправдания конвергенция технологий, исчезновение редакционных категорий, ликвидация дефицита частот или более либеральная враждебность к государству, возрастание иммунитета от вмешательства правительства означает, что более настоятельной задачей становится переосмысление отношения государства к свободе слова.

В этом контексте толкование Первой поправки и аналогичных доктрин повсюду в мире может стать не инструментом реализации демократических ценностей, а серьезным и значимым препятствием. Тем, кто выигрывает от расширения американского права о свободе слова, выгодно излагать вопрос государственной власти на языке процесса и права, а не с позиции самостоятельной идеи отношения популярных образов к ходу истории. Преобладающие метафоры, формулирующие направления в регулировании, демонстрируют законодательную ментальность. Первая из них — правительство как “уличный регулировщик”, т.е. роль государства заключается в упрощении движения среди конкурирующих частных интересов. Вторая метафора, заключающая в себе незначительный исправляющий активизм (активное вмешательство правительства в экономику), приписывает правительству задачу “подготовки игровой площадки”, при этом уравнительная функция обычно ограничивается ликвидацией преимуществ, предоставленных ранее отдельным участникам рынка. Глава всех метафор — “рынок”, рыночная экономика, свободный рынок, рынок идей. Рынок, по определению, является местом без каких-либо присущих ему видов лояльности, за исключением лояльности самому рынку. Во всех этих формулировках превозносится спланированная нейтральность как средство отказа от положительной роли официального органа, принимающего решения.

Однако то, что кажется формой невмешательства, может оказаться всего лишь реконфигурацией и подтверждением коллекции американских и других мифов. На транснациональной арене расширенные и неограниченные концепции прав человека и свободы слова являются авангардом западных посланий, поступающих по коммерческим каналам. Для того чтобы была надежда на культурное, образовательное и гражданское спасение, должны возникнуть новое чувство озабоченности, новые структуры мышления. По меньшей мере необходимы альтернативные концепции роли правительства и общества, чтобы мы совместно не оказались бессильными перед задачей приспособления к меняющимся условиям обращения образов. Выдающийся ученый-юрист из университета Чикаго Кэсс Санстин (Cass Sunstein) призвал к “новому пониманию свободы выражения... в котором делается резкое разграничение между “рынком идей” и системой демократического рассмотрения”. Такое понимание “будет более застенчиво сосредоточивать внимание на наших конституционных устремлениях к демократии”. Санстин утверждает, что рынок идей не встречается в природе, а является “самостоятельной системой регулирования, не имеющей ничего общего со свободным от ограничений интеллектуальным базаром”. С точки зрения Санстина выбор производится не между регулированием и невмешательством, а “между различными системами регулирования, некоторые из которых лучше других служат целям демократического рассмотрения” [3].

В Соединенных Штатах особенно ярко проявляется растяжение принципов свободы слова, превращение Первой поправки в доктрину, которая сильно препятствует возможностям сообщества распоряжаться инфраструктурой речи и ее воздействием на национальную идентичность и общественную сферу. Проблема заключается в праве определять широкомасштабные вопросы экономики: отношение вещательных служб к кабельным, степень приемлемого доступа, изменение роли телефонных компаний, масштаб и архитектуру информационной супермагистрали. С изменением технологии радикальным изменениям должны подвергнуться существующие отношения между государством и СМИ. Хотя эти изменения заново устанавливают среду свободы слова, они не требуют прекращения усилий по обдумыванию того, как в соответствии с демократическими ценностями использовать СМИ в целях усиления общественной сферы. Новые коммуникационные технологии, массивные и дорогостоящие, всегда зависят от субсидий правительства, благоприятного регулирования, особых привилегий, а зачастую и от защиты от конкуренции. В эфирных волнах, обычном проводе или оптико-волоконном кабеле нет ничего такого, что диктовало бы социальную организацию или деловую и юридическую структуру, сопутствующие предоставлению услуги. Все происходящее в проводе описывается физикой. Все происходящее до и после провода определяется законодательством и социальной организацией. Эти элементы организации открыты для сферы общественного определения и законодательства без “урезания свободы слова”.

Вследствие изменений возникают новые, ранее не известные аспекты. Например, конструкция появляющихся технологий будет воздействовать на спрос и модели просмотра и использования. С самого момента появления кабельного телевидения получаемые в домах программы (в настоящее время главным образом развлекательные) подлежат оплате, при этом все более возрастают прямые платежи индивидуальных пользователей поставщикам программ. Аналогично тому, как зрители сейчас платят за телевидение не косвенно через рекламу, а на более понятной и подотчетной основе, похожему, более точному учету вскоре станет подвергаться и информация. Предвестником того, что нас ожидает, служит обсуждение в американских судах и конгрессе вопроса о том, как сохранить возможность “бесплатного” или поддерживаемого за счет рекламы телевидения [4]. Конгресс поручил провести исследование миграции спортивных программ с традиционного вещания на каналы, доступные только по кабелю или на основе оплаты за просмотр; при этом подразумевается, что доступность определенных событий для национальной аудитории представляет собой важный аспект гражданства.

В конце ХХ века в Европе и Соединенных Штатах популярным символом нового будущего стала электронная супермагистраль — мечта о пяти сотнях каналов (или едином коммутируемом канале доступа ко вселенной информации), неограниченной интерактивности и возможностях повышения потребительского выбора и видимого контроля. Эта мечта полна обещаний, свободы и альтернатив. Это надежда на жизнь с максимальными возможностями выбора без каких-либо внешних ограничений. Но большинство выражений этой мечты практически не говорят о влиянии этой супермагистрали.

 ΛΛΛ     >>>   

журналистики Монро Прайс. Телевидение, телекоммуникации и переходный период право, общество и 2 правительства
Правительства фактически вынуждены производить
журналистики Монро Прайс. Телевидение, телекоммуникации и переходный период право, общество и