Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
Сон был дурной, а дурные сны тускнеют, когда их рассказываешь. Однако, этот сон придется пересказать, иначе многое дальнейшее будет непонятно. Сперва ей приснилось лицо. Лицо это было смуглое, носатое и очень страшное - главным образом потому, что на нем запечатлелся страх. Рот был приоткрыт, глаза расширены, как расширяются они на секунду, когда человек ошеломлен; но ей почему-то стало ясно, что шок этот длится уже несколько часов. Потом она разглядела всего человека. Он скорчился в углу выбеленной каморки и, по-видимому, ждал чего-то ужасного. Наконец дверь отворилась, и вошел другой человек, благообразный, с седой бородой. Они стали разговаривать. Раньше Джейн понимала, что говорят люди в ее снах, либо просто не слышала слов. Сейчас она слышала, но почти ничего не понимала, потому что эти двое говорили по-французски, и это придавало сну особую достоверность. Второй человек сказал первому что-то хорошее, и тот оживился и воскликнул: "Смотрите-ка... да... хорошо!" (это она поняла), но потом снова как-то сжался. Второй, тем не менее, убеждал его настойчиво, хотя и тихо. Он был недурен собой, хотя и холодноват, но в пенсне его отражалась лампочка, и глаз она не разглядела. Кроме того, у него были слишком безупречные зубы. Джейн он не понравился. Особенно ей не нравилось, что он мучает первого. Она не понимала, что он предлагает, но как-то догадалась, что первый приговорен к смерти, а предложения человека в пенсне пугают его больше, чем казнь. Тут сон утратил свой реализм и превратился в обычный кошмар. Второй поправил пенсне и, холодно улыбаясь, схватил первого за голову обеими руками. Он резко повернул ее (Джейн видела прошлым летом, что так снимают шлем с водолаза), открутил и унес. Потом все смешалось: появилась другая голова, со струящейся бородой, и вся в земле. За ней показалось и тело - какой-то старик, похожий на друида. Его откуда-то выкапывали. Сперва Джейн не испугалась, резонно предположив, что он мертвый; но он зашевелился. "Не надо! - крикнула она во сне. - Он живой! Вы его разбудите!" Но они ей не вняли. Старик сел и заговорил как будто бы по-испански. Это испугало ее так сильно, что она проснулась. Таков был ее сон - не лучше, но и не хуже многих дурных снов. Однако, увидев газетное фото, Джейн поспешно опустилась в кресло, чтобы не упасть. Комната поплыла перед ее глазами. Голова была та самая - первая, не старика, а узника. Джейн с трудом взяла газету и прочла: "Казнь Алькасана" - крупными буквами, а ниже, помельче: "Ученый-женоубийца гильотинирован". Что-то она об этом слышала. Алькасан, француз из алжирцев, известный физик, отравил свою жену. Значит, вот откуда сон: она видела вечером это ужасное лицо. Нет, не получается, газета утренняя. Ну, значит видела раньше и забыла, ведь суд начался несколько недель назад. Займемся Донном. Что там у него? А, неясные строки в конце "Алхимии любви": Не жди ума от женщин, им пристали Заботливость и скромность, что пленяли Нас в матери... "Не жди ума... А ждет ли его хоть один мужчина?.. Ах, не в этом дело, надо сосредоточиться, - сказала себе Джейн и тут же подумала - видела я раньше эту фотографию или нет?" Через пять минут она убрала книги, надела шапочку и вышла. Она не знала, куда идет. Да что там, только бы подальше от этой комнаты, от этого дома.
Марк тем временем шагал в Брэктон-колледж и думал о других вещах, не замечая, как красива улочка, спускавшаяся из пригорода к центру. Я учился в Оксфорде, люблю Кембридж, но, мне кажется, Эджстоу красивее их. Во-первых, он очень маленький. Никакой автомобильный, сосисочный или мармеладный король не осчастливил еще городок, где расположился университет, а сам университет - крохотный. Кроме Брэктона, там всего три колледжа - женский, за железной дорогой; Нортумберлэнд, рядом с Брэктоном, у реки; и так называемый Герцогский, напротив аббатства. В Брэктоне студентов нет. Основан он в 1390 году, чтобы дать пропитание и приют десяти ученым мужам, которые должны были молиться о душе Генри Брэктона и вникать в английские законы. Постепенно их стало сорок, и теперь только шестеро из них изучают право, а за душу Генри Брэктона не молится никто. Марк Стэддок занимался социологией и в колледже работал лет пять. Сейчас его дела шли очень хорошо. Если бы он в этом сомневался (чего не было), он бы отбросил сомнения, когда у почты встретил Кэрри и тот, словно это само собой разумеется, пошел дальше вместе с ним, обсуждая предстоящее заседание. Кэрри был проректором. - Да, - заметил Кэрри, - времени уйдет много. Наверное, до вечера задержимся. Реакционеры будут противиться изо всех сил. Но что они могут? Никто не угадал бы по ответу, что Марк в полном упоении. Еще недавно он был чужим, плохо понимая действия "Кэрри и его шайки", как сам тогда называл их, и на заседаниях говорил редко, нервно и сбивчиво, нисколько не влияя на ход событий. Теперь он внутри, а шайка - это "мы", "прогрессисты" или "передовые люди колледжа". Случилось это внезапно, и он еще не привык. - Думаете, протащим? - спросил Стэддок. - Уверен, - отвечал Кэрри. - Ректор за нас, и Бэзби, и биохимики. Палем и Тэд колеблются, но они не подведут. Ящер что-нибудь выкинет, но никуда ему не деться, голосовать будет за нас. Да, главное: Дик приехал! Стэддок лихорадочно порылся в памяти и вспомнил, что один из самых тихих сотрудников носит имя Ричард. - Тэлфорд? - удивился он. Понимая, всю абсурдность подобного предположения, он придал вопросу иронический оттенок. - Ну, знаете! - расхохотался Кэрри. - Нет, Дик Дивэйн, теперь он лорд Фиверстоун. - То-то я думал! - Стэддок рассмеялся вместе с ним. - Очень рад. Знаете, я его никогда не видел. - Как можно! - Воскликнул Кэрри. - Приходите сегодня ко мне, он будет. - С удовольствием, - искренне ответил Стэддок и, помолчав, добавил: - Кстати, с ним теперь все в порядке? - То есть как? - изумился Кэрри. - Помните, были разговоры, что нельзя держать человека, если его никогда нет. Как в полусне она видела |
|
|
|
|
