<<<     ΛΛΛ     >>>   

Хайек: О, это весьма любопытная история: меня, по сути, подтолкнули к пониманию роли цен в качестве сигнала для тех или иных действий. В 1936 году я написал статью под названием «Цены и знание». Моей первоначальной целью было объяснить моему большому другу и учителю Людвигу фон Мизесу (Mises), почему я не могу согласиться с некоторыми из его идей. В этой статье я прежде всего стремился показать: хотя то, что я называю логикой выбора — анализ отдельного действия — как и любая логика, носит априорный характер, утверждение Мизеса о том, что любой анализ рынка носит априорный характер, неверно, поскольку такой анализ зависит от эмпирического знания. Как и от передачи знания от одного человека другому.

Как ни странно, Мизес, который обычно весьма болезненно воспринимал критику со стороны своих учеников, мою статью даже похвалил. Однако, судя по всему, он так и не понял, до какой степени она расходилась с его основополагающей концепцией. И мне так и не удалось убедить его признать, что на самом деле я опроверг его утверждение о том, что анализ рыночной экономики носит априорный характер и что на самом деле такой анализ полностью основан на эмпирике. Априорной является только его логика — логика индивидуального действия, но когда вы берете за отправную точку действие одного индивида, возникает причинно-следственный процесс: человек учится и основывается на действиях другого. А этот процесс не может носить априорный характер. Он может быть только эмпирическим. Именно с этой мысли все и началось. Она побудила меня исследовать вопрос о том, какое значение цены, сформировавшиеся на рынке, имеют в качестве руководства к индивидуальному действию. Именно с этого момента, отталкиваясь от тех критических замечаний, которые я высказал в адрес моего учителя Мизеса, я и начал развивать идею о функции цен в качестве ориентира, которой я придаю все больше и больше значения. Я проследил ее воздействие на процесс ценообразования, на ограничение ренты, на капиталовложения.

И во всех этих сферах главный вывод заключается в том, что мы можем достичь взаимной сообразности индивидуальных действий только в том случае, если воспринимаем цены как ориентиры, указывающие людям, как им следует поступать.

Лично я убежден, что интеллектуалов, особенно в англоязычном мире, привело к социализму высказывание человека, который считается одним из основоположников классического либерализма — Джона Стюарта Милля (Mill). В своем знаменитом учебнике «Основы политической экономии», который был опубликован в 1848 году и на несколько десятилетий стал каноническим трудом по этой теме, он, переходя от теории производства к теории распределения, утверждает следующее: «Как только продукт произведен, люди, порознь или коллективно, могут поступать с ними как им заблагорассудится».

Если бы это было так, я бы первым признал, что наш нравственный долг состоит в том, чтобы обеспечить их справедливое распределение. Но это неверно: если бы мы поступали с вещами как нам заблагорассудится, они просто перестали бы появляться на свет. Стоит вам поступить так один раз, и люди просто перестанут производить эти вещи.

PR: Профессор Хайек, сегодня часто приходится слышать об угрозе, которую несет мировой торговле новая волна протекционизма. Что бы вы посоветовали политическим лидерам и народам западных стран, которых тревожат новые протекционистские меры?

Хайек: Возможно, я смотрю на вещи чересчур оптимистично, но, по-моему, все — по крайней мере, все ответственные — люди, осознали одно: ничто так не усугубило Великую депрессию 1930-х годов, как возврат к протекционизму. Я еще не встречал человека, который, стоило напомнить ему об этом факте, продолжал бы считать введение протекционизма необходимым.

PR: В недавнем интервью New York Times вы заметили: «Кейнс (Keynes) был одним из умнейших людей среди тех, с кем я знаком, но в экономике он разбирался плохо». С чем тогда, на ваш взгляд, связано его огромное влияние в политических кругах и научном сообществе?

Хайек: Что ж, это очень сложный вопрос. Он был полностью согласен с философским течением, овладевшим людьми его поколения — я бы назвал его интеллектуалистским или конструктивистским, — которое стало порождением многих десятилетий развития французской философии. Эти идеи внушают нам: не верьте тому, что невозможно оправдать рационально.

Поначалу этот принцип применялся к науке, но затем был перенесен и на вопросы морали: «Не считайте себя связанными моральными принципами, которые вы не способны обосновать с интеллектуальных позиций». Для Кейнса это выразилось в двух принципах, о которых он говорил сам. Он публично признавал, что всегда отрицал мораль. Отсюда и его знаменитый афоризм: в долгосрочной перспективе мы все мертвы. Но великая ценность традиционных моральных принципов состоит в том, что они формировались и эволюционировали за счет долгосрочных последствий человеческих действий, последствий, которые сами эти люди не могли ни предвидеть, ни понять. А ценность принципов частной собственности и накоплений связана с тем, что группы людей, которые их придерживались, добивались процветания.

Аналогичным образом, функция и ценность рыночной системы состоят в том, что она порождает результаты, которые лежат за пределами нашего предвидения и понимания. Но каждый философ, утверждающий, что «может признать лишь то, что способен сам обосновать рационально», должен исключить из своего кругозора последствия человеческих действий, которые невозможно предугадать, должен отказаться от морального кодекса, который сформировался благодаря этим последствиям. Теоретики утилитаризма считали, да и Мизес был уверен, что человек выбирает для себя моральные принципы, умом осознавая их благие последствия. Но это не так. Большинство последствий нравственного поведения мы предугадать не можем. Они находятся за пределами нашего видения.

Результатом этого становится тот факт, что в условиях рынка мы часто обслуживаем людей, с которыми не знакомы, и сами пользуемся услугами людей, которых не знаем. Одним словом, мы создаем определенную последовательность действий, далеко превышающую пределы нашего понимания. То же самое можно сказать и о наших действиях, нацеленных на будущее. Мораль учит нас, что делать накопления — правильно, поскольку это поможет будущим поколениям, но на собственном опыте мы в этом убедиться не можем. Мы знаем только то, что социальные группы, считавшие накопления добродетелью, добились процветания и постепенно вытеснили другие группы. Мы должны просто осознавать, что наша традиционная мораль достойна одобрения не потому, что мы можем продемонстрировать ее благотворность для нас самих, а просто потому, что она доказала свою благотворность в процессе исторического отбора.

Говоря о таком отборе, я часто привожу в пример «естественный отбор» среди религий: те религии, что проповедовали правильную мораль, не только сохранились, но и обеспечили развитие исповедующих их групп. Наши предки создали для нас более эффективные моральные принципы не благодаря своему интеллекту; иногда, желая эпатировать людей, я говорю, что они были, по сути, «подопытными кроликами» и путем «эксперимента на себе» выработали нужные принципы, которые затем передали нам. Речь идет не о том, что они превосходили других в интеллектуальном плане. Просто получилось так, что они случайно нащупали правильный путь, а дальше их успехи развивались в геометрической прогрессии, что и позволило им вытеснить другие группы, придерживавшиеся иных моральных норм.

Так что разница между Кейнсом и мной сводится к различному пониманию основ этики. Кейнс считал и утверждал, что «готов поверить только в те нормы, последствия которых может увидеть». Но на деле в основе цивилизации лежит тот факт, что человек научился соблюдать правила поведения, последствия которых находились далеко за пределами его восприятия. Я только что придумал новую формулировку, и, на мой взгляд, весьма удачную: изобретение, а точнее возникновение, рынка можно по сути приравнять к возникновению нового органа чувств — как если бы в дополнение к осязанию вы приобрели бы зрение. Осязание дает вам информацию только о непосредственно окружающих вас предметах, до которых вы способны дотянуться руками. Возникновение органов зрения в ходе эволюции живых существ позволило им существенно расширить среду обитания, но опять же, до пределов видимости. Рынок же стал своеобразным, как выражаются биологи, «экстрасоматическим», расположенным вовне органом чувств, информирующим нас о том, что мы не в состоянии охватить физически. Мы не в состоянии увидеть выгоду от наших действий. Мы не видим, из чего можно извлечь выгоду, но мы разработали механизм, «орган», снабжающий нас информацией, который действует подобно органам чувств, но позволяет нам учитывать в своих действиях события, недоступные чувственному восприятию.

PR: Какие недостатки, на ваш взгляд, свойственны сегодняшней экономической мысли?

Хайек: В собственной деятельности я допустил две ошибки, о которых часто сожалею. Первая из них связана с тем, что Кейнс, после того, как я потратил столько времени на критику его «Трактата о деньгах» (Treatise on Money), придумал свою «всеобъемлющую» теорию и заявил мне, что моим критическим замечаниям никто не верит, а я не ответил на это обвинение и не подверг систематическому разоблачению его «Общую теорию» [книгу «Общая теория занятости, процента и денег», 1936].

И вот о чем я еще сожалею: когда Милтон Фридман, мой коллега и близкий друг, проповедовал позитивистский подход к экономике, я не стал подвергать его взгляды критике. Позитивистский подход к экономике по сути основан все на той же идее: якобы мы можем выработать правильный политический курс, зная все относящиеся к делу факты. На деле же преимущество рыночной экономики состоит в том, что мы можем действовать гораздо эффективнее, чем было бы в том случае, если бы мы руководствовались только тем, что нам точно известно. Мы можем воспользоваться «сигнальной системой» (именно так я называю рынок), которая информирует нас о том, что мы не в состоянии воспринять напрямую, или о том, что мы получаем только в опосредованном виде — как в пространстве, так и во времени. Мы учимся адаптироваться к событиям, которые — с пространственной точки зрения — находятся за пределами нашего зрительного восприятия, которые происходят на других континентах, а также к тому, что должно произойти в отдаленном будущем, которое мы не можем предугадать.

Сторонники математического подхода к экономике особенно любят рассуждать о «данных нам» знаниях и данных. Заметьте, в самом словосочетании уже содержится повтор — «данные нам данные»: каждое из этих слов означает, что нечто нам уже «дано». Если у них возникает подозрение, что на самом деле ничего им не «дается», они успокаивают себя определением «имеющиеся данные». На самом же деле эти «данные» — лишь гипотетические предположения. Никто не может знать все данные. Они «вступают в игру» и позволяют нам выработать определенный порядок действий только благодаря упомянутой «передающей системе» рынка: пройдя через ряд промежуточных «реле» и преобразований, событие, случившееся, скажем, в Новой Зеландии, сохраняет способность влиять на мои действия, поскольку оно отражается на ценах на шерсть или ценах на землю, и это служит мне ориентиром.

Так что речь идет об «указателе», об информационной системе; кстати, об этом еще двести с лишним лет назад говорил Адам Смит. Во многих отношениях я нахожу в трудах Адама Смита больше глубины, чем в работах подавляющего числа классиков экономической науки, живших после него (не говоря уже о знаменитых «экономистах-математиках»): их теории выглядят очень красиво и представляются абсолютно верными, если исходить из того, что нам известны абсолютно все данные, но превращаются в нелепицу, стоит лишь вспомнить, что никто не в состоянии овладеть такой полнотой информации.

PR: Не считаете ли вы, что позитивизм как методология, как образ мысли, приводит экономистов к убеждению в возможности «настройки» экономического механизма и вмешательства в его работу, результаты которого можно предсказать?

Хайек: Именно так. Я сам начинал как позитивист — еще в Вене, в группе Эрнста Маха (Mach). Постепенно мои взгляды изменились — и, несмотря на то, что Мизес критиковал позитивизм, я бы сказал, что и он в глубине души оставался позитивистом и не сумел полностью освободиться от его постулатов, которые в какой-то степени уходят корнями еще в теорию Рене Декарта. Основополагающую идею позитивизма — о том, что наше знание основывается на определенных наблюдениях за внешним миром — мы находим именно у Декарта.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Вследствие чего стабильная ценность денег оказывается наиболее желательным качеством товаров стабильной
Активы могут создаваться без падения их ценности
Возобновление правительственного контроля за движением валюты
Хайек Ф. Частные деньги экономики 2 стороны