Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
релировала с иными формами анти-поведения, в частности, с ритуальным ряжением и глумлением над христианским культом. В троицко-купальском цикле (в отличие от святок не столь тесно связанном по происхождению с культом предков) эротический элемент, как мы увидим в дальнейшем, обнаруживал себя прежде всего в проводных ритуалах, состоящих в изготовлении и последующем уничтожении обрядового чучела. Иными словами, сквернословие и вольное поведение и здесь зачастую соотносились именно с областью смерти, пусть даже символической. Что лее касается специально купальской обрядности, то в ней эротический элемент органично вплетался в общую вседозволенность праздничного времени, когда люди, природа и потусторонние силы как бы объединялись в своем стремлении нарушить принятые нормы, воплотить невозможное и реализовать несбыточное (ср. в этом смысле бесчинные забавы молодежи, поверья о разгуле нечистой силы, цветении папоротника, разговорах домашних животных и т. п.). И еще на одно обстоятельство обратим внимание. Эротические забавы и непристойное поведение практически всегда были связаны (во всяком случае — во временном плане) с ритуалами, посвященными матримониальной тематике, с любовной магией и гаданиями о супружестве. Таким образом, эротический «сюжет» обряда или обрядовой песни как бы на деле (пусть даже в самых крайних формах) реализовывал желаемое и вместе с тем создавал прецедент, следование которому (в отличие от самого анти-поведения) полностью отвечало норме. Одно из наиболее старых и вместе с тем достаточно полных описаний купальских игрищ, сопровождаемых свободой сексуального общения, содержится в известном послании игумена Елеазарова монастыря Панфи-ла наместнику Пскова кн. Дмитрию Ростовскому, датируемом 1505 годом: «Егда бо приидеть самый празник Рожество Предотечево, тогда во святую ту нощь мало не весь град возмятется, и в селах возбесятца в бубны и в сопели и гудением струнным, и всякими неподобными игранми сотонинскими, плесканием и плясанием, женам же и девам и главами киванием и устнами их неприязнен клич, вся скверные бесовские песни, и хреп-том их вихляниа, и ногам их скакание и топтаниа; ту лее есть мужем и отроком великое падение, ту же есть на 247 женское и девичье шетание блудное им возрение, тако же есть и женам мужатым осквернение и девам растленна»1. Немногочисленные указания на то, что в купальскую ночь допускалась наибольшая свобода в общении полов и прежде всего — в среде молодежи, встречаются и в этнографической литературе XIX—XX веков, правда, обычно они имеют весьма обобщенный характер. Так, М. А. Дикарев в своих материалах, посвященных молодежному досугу на Черниговщине, отмечал, что если у девушки есть жених, то в купальскую ночь он не имеет права ревновать ее к другим парням, ибо в это время девушка может свободно общаться со многими из них, и причем весьма вольно2. Немало сведений о вольностях в общении молодежи в период летних полевых работ, а также во время зимних посиделок, приводит в своей монографии Т. А. Бернштам3. Эротические мотивы весьма характерны и для купальских песен, впрочем, преимущественно не русских, а белорусских и украинских (как известно, в России праздник Ивана Купалы не получил столь широкого развития, как на Украине и в особенности в Белоруссии; основные купальские обряды и верования оказались приурочены в России к троицким праздникам). Купальские песни соответствующего содержания встречаются лишь в западнорусских областях, непосредственно примыкающих к Белоруссии. Позволим себе процитировать две таких песни. Первая, записанная В. Н. Добровольским на Смоленщине, разрабатывает эротическую тему в рамках традиционного сюжета одной из белорусских купальских песен: А Иван Марью Звал на Купальню, Купала на Ивана!4 «Где, Купала, Ночь ночевала?» «Под осинкою С Максимкою, Под орешкою С Терешкою». 1 Псковские летописи. М., 1941, т. 1, с. 90. 2 Дикарев М. Зб1рки сшьсксл молодой на Укра'пп.— Матер1али до украшсько-pycbKoi етнольоги. Львш, 1918, т. 18, с. 138—139. 3 Бернштам Т. А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины ХТХ — начала XX в. Л., 1988, с. 236—237. 4 Припев повторяется после каждого стиха. 248 Приседая |
|
|
|
|
