Пиши и продавай!
как написать статью, книгу, рекламный текст на сайте копирайтеров

 ΛΛΛ     >>>   

>

Леви-Стросс К. Раса и история

1. Раса и культура

2. Разнообразие культур

3. Этноцентризм

4. Культуры архаические и культуры примитивные

5. Идея прогресса

6. История стационарная и история кумулятивная

7. Место западной цивилизации

8. Случайность и цивилизация

9. Сотрудничество культур

10. Двоякое значение прогресса


1. Раса и культура

В собрании брошюр, направленных на борьбу с расовым предрассудком, может вызвать удивление обсуждение вклада человеческих рас в мировую цивилизацию. Вовсе не требуется посвящать талант и столько усилий доказательству, что при нынешнем состоянии науки ничто не позволяет утверждать об интеллектуальном превосходстве или же ущербности какой-либо расы по отношению к другой лишь ради стремления обнаружить, окольным путем вновь воплощая понятие расы, что большие этнические группы, составляющие человечество, внесли как таковые специфический вклад в общее достояние. Но подобное предприятие, увенчивающееся формулированием расистской доктрины навыворот, чрезвычайно далеко от нашего замысла. Когда пытаются охарактеризовать биологические расы, приписывая им особенные психологические качества, тем самым уходят в сторону от научной истины, будь то определения позитивного или негативного толка. Не надо забывать, что Гобино, из которого история сделала родоначальника расистских теорий, зачинал "неравенство человеческих рас" не количественным, но качественным образом. Для него изначальные крупные расы, образовывавшие человечество в его истоках белая, желтая, черная, - были неравны не столько по их абсолютной ценности, сколько по присущим каждой из них способностям. Согласно Гобино, порок вырождения вменялся скорее явлению метисации, а не той позиции, какую занимала каждая раса относительно прочих на шкале ценностей; он предназначался всему обреченному человечеству, без различения расы, по мере роста метисации. Но первородный грех антропологии состоит в смешении чисто биологического понятия расы (допуская, вообще говоря, что на этом ограниченном участке данное понятие может претендовать на объективность - что современная генетика оспаривает) и социологических, психологических продуктов человеческих культур. Достаточно было Гобино этот грех совершить, чтобы оказаться заключенным в инфернальный круг, приводящий от интеллектуальной ошибки, возможно и непредвзятой, к непроизвольному узаконению всяческих попыток дискриминации и эксплуатации.

И в данной работе, ведя речь о вкладе человеческих рас в цивилизацию, мы не подразумеваем, что некая оригинальность культурного взноса Азии или Европы, Африки или Америки определяется тем фактом, что эти континенты, беря в целом, заселены представителями разных расовых начал1. Если таковая оригинальность существует, что несомненно, то она зависит от географических, исторических и социологических обстоятельств, а не от отличительных способностей, связанных с анатомической или физиологической конституцией чернокожих, желтых или белых. Но мы заметили, что в той степени, в какой брошюры данной серии были нацелены на обоснование правоты этой негативной точки зрения, возникла опасность отвода на второй план еще одного, равно важного аспекта жизни человечества, - оно развивается не в режиме унифицированной монотонии, но проходя сквозь чрезвычайно разнообразные формы обществ и цивилизаций. Это интеллектуальное, эстетическое, социологическое разнообразие никоим образом не объединяется отношением причины и следствия с тем разнообразием, что существует на биологическом плане между определенными наблюдаемыми аспектами человеческих групп: имеется лишь некоторая разноплановая аналогия. И в то же время этому разнообразию присущи две важные отличительные черты. Во-первых, иной порядок величины. Человеческих культур гораздо больше, чем рас, поскольку одни насчитывают тысячи, а другие - единицы. Две культуры, выработанные людьми, принадлежащими к одной и той же расе, могут настолько же и даже более различаться, чем две культуры, происходящие из расово отдаленных групп. Во-вторых, в противоположность разнообразию рас, главный интерес в связи с чем состоит в их историческом происхождении и распределении в пространстве, разнообразие культур чревато множеством проблем, поскольку можно задаться вопросом, представляет ли оно преимущество или же помеху, - общим вопросом, подразделяющимся, разумеется, на многие другие.

Наконец, что особенно важно, надо задаться вопросом, в чем состоит это разнообразие, рискуя увидеть, как расовые предрассудки, едва лишившись корней в биологическом обосновании, вновь образуются на новом поле. Ибо напрасны заверения обычного человека, что он отвергает приписывание интеллектуальной или моральной значимости факту обладания черной или белой кожей, прямыми или курчавыми волосами, ведь при этом он пребывает в молчании перед другим вопросом, который, как показывает опыт, тут же возникает: если не существует врожденных, присущих разным расам способностей, то как же объяснить, что цивилизация, развитая белым человеком, достигла, как известно, огромного прогресса, тогда как цивилизации цветных народов остались позади, одни - на полпути, а другие - отстав на тысячи и десятки тысяч лет? Невозможно считать, что проблема неравенства человеческих рас решена негативно, не рассмотрев также проблему неравенства - или разнообразия - человеческих культур, которая если не по праву, то фактически, в обыденном сознании, тесно с ней связана.

2. Разнообразие культур

Чтобы понять, каким образом и в какой мере человеческие культуры отличаются друг от друга, сглаживаются или вступают в противоречие эти различия или же они способствуют формированию гармоничной целокупности, сначала следует попытаться составить их опись. Но здесь уже возникают трудности, ведь нам требуется учесть то, что человеческие культуры и не одинаковым образом, и не на одном и том же плане отличаются друг от друга. Сначала нам предстают общества, взаимно прилаженные в пространстве, среди них одни близкие, а другие отдаленные, - все это современные общества. Затем нам необходимо учесть формы социальной жизни, следовавшие одна за другой во времени, которые нам не постичь из непосредственного наблюдения. Любой человек может сделаться этнографом и отправиться к интересующему его обществу, чтобы на месте разделить его образ жизни; напротив, даже если он станет историком или археологом, он никогда напрямую не войдет в контакт с исчезнувшей цивилизацией, но соприкоснется с ней лишь через письменные документы или изобразительные памятники, которые данным обществом - или другими - оставлены. Наконец, не надо забывать, что современным обществам, все еще не знающим письменности, называемым нами "дикими", или "примитивными", также предшествовали другие формы, познание которых практически невозможно, разве что непрямо. В добросовестно сделанном инвентаре должны остаться для них пустые клетки в несравненно большем числе, чем те клетки, в которые мы ощущаем себя способными нечто вписать. Напрашивается первая констатация: разнообразие человеческих культур гораздо значительней и богаче всего того, что нам суждено когда-либо познать - в настоящем это "фактически", а в прошлом "фактически и юридически".

Но даже проникнутые чувством смирения и убежденные в такой ограниченности, мы сталкиваемся с другими проблемами. Что следует подразумевать, говоря о различных культурах? Некоторые кажутся различными, но если они возникают из общих корней, то их отличие не таково, как у тех обществ, что ни в какой из моментов развития не вступали в какие-либо отношения. Так, древние империи инков Перу и дагомеев Африки различаются в гораздо большей степени, чем, скажем, Англия и США сегодня, хотя эти два общества следует также трактовать как различные. Напротив, те общества, что недавно пришли в весьма тесное соприкосновение, являют, по видимости, образ одной и той же цивилизации, тогда как они достигли этого, следуя разными путями, что нельзя не учитывать. В человеческих обществах одновременно действуют противоположно направленные силы: стремящиеся сохранить и даже акцентировать особенности; стремящиеся к конвергенции и уподоблению. Изучение языка дает поразительные примеры таких феноменов. Так, в то время как языки одного происхождения имеют тенденцию к взаимному различению (в числе таковых - русский, французский и английский), у языков с неодинаковым происхождением, но функционирующих на смежных территориях, развиваются общие черты: например, русский язык, дифференцировавшийся в определенных отношениях от других славянских языков, сблизился, по крайней мере по некоторым фонетическим чертам, с финно-угорскими и тюркскими языками, на которых говорят в непосредственном географическом соседстве.

Изучая подобные факты - ив других областях цивилизации, таких, как социальные институты, искусство, религия, с легкостью предоставляющих их, приходим к постановке вопроса, не определяют ли себя человеческие общества, в отношении их взаимосвязей, посредством определенного оптимума разнообразия, за пределы которого они не преступают, но и, оставаясь в этих пределах, они не могут снижать его, не подвергаясь опасности. Этот оптимум варьирует, вероятно, в зависимости от количества обществ, их численности, географической отдаленности и средств коммуникации (материальных и интеллектуальных), имеющихся в их распоряжении. Фактически проблема разнообразия возникает не только в связи с культурами, рассматриваемыми в контексте их двусторонних связей; она существует также в недрах каждого общества, во всех образующих его группах: в кастах, классах, различной профессиональной и конфессиональной среде и т. д. Формируются определенные отличия, которым каждая из этих групп придает чрезвычайную значимость. Можно задаться вопросом, нет ли тенденции к возрастанию внутренней диверсификации тогда, когда общество, в других отношениях, становится более крупным и более гомогенным; вероятно, так было в случае древней Индии, с ее системой каст, расцвет которой наступил после утверждения гегемонии ариев.

Итак, мы видим, что понятие разнообразия человеческих культур не следует воспринимать статически. Это не разнообразие бездеятельного собрания образчиков и не разнообразие засушенного каталога. Несомненно, людьми созданы различные культуры ввиду географического отдаления, особенных свойств окружающей среды и незнания об остальной части человечества. Это положение было бы истинным и строгим, только если бы каждая культура или общество находились и развивались в изоляции от всех прочих. Однако так никогда не бывает, кроме, возможно, исключительных примеров, как в случае с тасманийцами (и там опять-таки в течение ограниченного периода времени). Человеческие общества никогда не одиноки; когда они, как кажется, наиболее сепарированы, то все же существуют в виде групп, в какой-то связке. Так, не будет преувеличением предположить, что севере- и южноамериканские культуры были почти отрезаны от каких-либо контактов с остальным миром в течение периода длительностью от десяти до двадцати пяти тысяч лет. Но этот крупный фрагмент отделенного человечества состоял из множества обществ, больших и малых, поддерживавших весьма тесные взаимные контакты. И помимо отличий, обусловленных изоляцией, имеются столь же важные отличия, обусловленные смежностью, - желаниями противополагаться, различаться, обладать самобытностью. Множество обычаев порождены не какой-то внутренней необходимостью или благоприятным случаем, но единственно лишь из стремления не остаться в долгу перед соседней группой, подчинившей вполне определенному обычаю какую-либо сферу, относительно которой первая группа и не помышляла предписывать правила. Следовательно, разнообразие человеческих культур не должно побуждать нас к разделяющему или же дробному наблюдению. Разнообразие выступает не столько функцией изоляции групп, сколько отношений, их объединяющих.

3. Этноцентризм

И все же, кажется, разнообразие культур редко представало людям в качестве того, чем оно является, - естественного феномена, проистекающего из прямых или непрямых отношений между обществами. В нем видели скорее нечто чудовищное, скандальное. При, таких обстоятельствах прогресс познания состоял не столько в рассеивании этой иллюзии в пользу более точного видения, сколько в принятии этого разнообразия и нахождении средства, как подчиниться ему.

Наиболее древняя установка, несомненно, покоящаяся на прочном психологическом основании, поскольку имеет тенденцию проявляться всякий раз в каждом из нас, как только попадаем в неожиданную ситуацию, состоит в простом огульном отвержении культурных форм (моральных, религиозных, социальных, эстетических), наиболее отдаленных от тех, с которыми мы себя идентифицируем. "Дикарские повадки", "это не как у нас", "это не следует позволять" и т. п., такие грубые реакции, передают все то же содрогание, отталкивание при встрече со стилем жизни, верований и мышления, нам чуждыми. Именно так, под одним и тем же наименованием варварства, античность смешивала все то, что не входило в греческую культуру; а западная цивилизация воспользовалась позднее термином "дикарь" для выражения такого же смысла. Однако за этими эпитетами скрывается суждение: вероятно, слово "варвар" содержит этимологическую отсылку к неартикулированному пению птиц, противопоставляемому, по его способности к означиванию, человеческой речи; и слово "дикарь", что подразумевает "из леса", также вызывает представление об образе жизни животных, в противоположность человеческой культуре. В обоих случаях отказываются признать именно факт культурного разнообразия; предпочитают вывести за пределы культуры, в природу все то, что не сообразуется с привычными нормами жизни. Эту наивную, но глубоко укорененную у многих людей точку зрения нет необходимости обсуждать, поскольку данная брошюра как раз служит тому, чтобы ее отвергнуть. Достаточно будет здесь отметить, что эта точка зрения таит в себе довольно важный парадокс. Эта установка мышления, во имя которой отбрасывают "дикарей" (или тех, кого предпочитают считать таковыми) за пределы человечества, является наиболее маркирующей, отличительной для самих дикарей. Известно, однако, что в действительности понятие человечества в целом, без различения на расы и цивилизации, - всех форм человеческого существа - явление весьма позднее и имеющее ограниченное распространение. Даже там, где, кажется, оно достигло своего наивысшего развития, вовсе нет ясности (как доказывает новейшая история), что оно защищено от двусмысленности и регресса.

Ну а для больших подразделов человеческого вида и на протяжении десятков тысячелетий это понятие, по-видимому, вовсе отсутствует. Человеческое прекращается на границе племени, языковой группы, иногда даже на границе деревни: в той степени, в какой значительное число так называемых примитивных популяций обозначают себя словом, имеющим значение "люди" (а иногда - и это, можно сказать, более сдержанно - "хорошие", "превосходные", "совершенные"), подразумевая тем самым, что другие племена, группы или деревни не разделяют достоинства, а то даже и природы людей, будучи составленным преимущественно из "плохих", "злых" или же "земляных обезьян", "гнид". Доходят часто до того, чтобы лишить чужака последнего рубежа реальности, делая из него "фантом" или "привидение". Таковы курьезные ситуации, в которых стороны с жестокостью реагируют друг на друга. На Больших Антильских островах несколько лет спустя после открытия Америки, в то время как испанцы снаряжали исследовательские комиссии, чтобы установить, есть ли у туземцев душа, сами туземцы обходились тем, что белых узников бросали в воду, чтобы проверить, путем продолжительного наблюдения, подвержены ли их трупы гниению.

Этот анекдотический случай, вычурный и трагичный одновременно, хорошо иллюстрирует парадокс культурного релятивизма (встречаемый и в других местах в иных формах): именно в той мере, в какой стремятся осуществить дискриминацию между культурами, обычаями, наиболее полно идентифицируют самих себя с теми, кого пытаются отрицать. Отказывая в человеческом качестве тем, кто предстает в качестве "дикарей" или "варваров", тем самым запечатлевают в себе одну из их типичных установок. Варвар - это в первую очередь человек, верящий в варварство.

Без сомнения, великие философские, религиозные системы, созданные человечеством - идет ли речь о буддизме, христианстве или исламе, доктринах стоицизма, кантовской или марксистской, - постоянно возвышали свою критику этой аберрации. Но если просто провозгласить естественное равенство всех людей и братство, долженствующее их объединить, без различия рас и культур, это содержит в себе некий обман сознания, поскольку тем самым мы пренебрегаем фактическим разнообразием, постигаемым из наблюдения. И недостаточно сказать об этом разнообразии, что оно не затрагивает сути проблемы, для того чтобы и теоретически, и практически было дозволительно действовать так, как если бы его не существовало. Так, преамбула ко второй декларации ЮНЕСКО по проблеме рас содержит юридическую ремарку, что убеждение обычного человека в существовании рас - это "непосредственное свидетельство его органов чувств, когда он совокупно воспринимает африканца, европейца, азиата или американского индейца".

Великим декларациям прав человека также присущи и сила, и бессилие в провозглашении идеала, слишком часто предаваемого забвению, ввиду того, что человек реализует свою природу не в недрах абстрактного человечества, а внутри традиционных культур, где и наиболее революционные изменения оставляют целые полосы незатронутыми, а сами получают объяснение как функция ситуации, строго определенной во времени и пространстве. Зажатый в тисках двоякого стремления

- отторжения аффективно воздействующих на него данных опыта и, с другой стороны, отрицания различий, не понятых им интеллектуально,

- современный человек предается сотне философских, социологических спекуляций, тщетно пытаясь установить компромисс между взаимоисключающими полюсами и учесть разнообразие культур, при этом опуская все то, что кажется ему возмутительным и шокирующим.

Но подобные умозрения, столь различные, а порой и причудливые, фактически сводятся к единственному решению, которое, конечно же, лучше всего способен охарактеризовать термин ложный эволюционизм. В чем же он состоит? Наиболее точно, речь идет о попытке упразднить разнообразие культур, а при этом оно якобы всецело признается. Ибо если различные состояния, присущие человеческим обществам, как древним, так и пространственно отдаленным, трактуются в качестве стадий или этапов единого процесса развития, который отправляется из одной и той же точки и должен подвести их к одной и той же цели, то легко заметить, что разнообразие превращается не более чем в кажимость. Человечество становится единым и тождественным себе самому; а это единство и тождественность могут реализоваться только поступательно, и вариативность культур иллюстрирует моменты процесса, скрывающего более глубокую реальность или замедляющего ее проявление.

Такое определение может показаться обобщающим, если сознание сосредоточивается на огромных завоеваниях дарвинизма. Но последний не составляет предмета рассмотрения, ведь биологический эволюционизм и псевдоэволюционизм предстают здесь перед нами как две весьма разные доктрины. Дарвинизм рожден как широкая рабочая гипотеза, фундированная наблюдениями, а интерпретациям в нем отведена весьма небольшая часть. Так, различные типы, образующие генеалогию лошади, могут быть ранжированы в эволюционный ряд на основе двух соображений. Первое из них - то, что для порождения лошади требуется лошадь; второе состоит в том, что в идущих вглубь один за другим слоях земли (исторически слои делаются, следовательно, все более древними) содержатся скелеты, форма которых постепенно меняется от совсем недавней до наиболее архаической. Таким образом, высока вероятность, что Hipparion был реальным предком Equus caballus. И конечно, такое же рассуждение применяется к человеческому виду и его расам. Но при переходе от биологических фактов к фактам культуры вещи особенным образом усложняются. Можно извлечь из земли материальные объекты и констатировать, что соответственно глубине геологических слоев форма и техника изготавливаемых объектов определенного типа поступательно изменяется. И, однако, топор не рождает топор физически, подобно животным. Сказать, что топор прошел эволюцию, отправляясь от какого-то другого топора, означает образовать метафорическую приблизительную формулу, без научной строгости, привязанную к подобному выражению, применяемому для биологических феноменов. То, что справедливо для материальных объектов, находящихся в земле, и физическое присутствие которых тем самым засвидетельствовано для устанавливаемых эпох, еще более справедливо для институтов, верований и эстетических вкусов, чье прошлое нам совершенно неизвестно. Понятие биологической эволюции соответствует гипотезе, наделенной одним из наиболее высоких коэффициентов вероятности, какие могут встретиться в сфере естественных наук; тогда как понятие социальной или культурной эволюции привносит всего-навсего соблазнительную, но при этом опасно удобную процедуру представления фактов.

Впрочем, это различение, которым слишком часто пренебрегали, между подлинным и ложным эволюционизмом, объяснимо временем их появления. Несомненно, социологический эволюционизм должен был получить мощный импульс от биологического эволюционизма; но фактически предшествовал ему. Не совершая восхождения к античным концепциям (воспроизводимым Паскалем), уподобляющим человечество живому существу, проходящему последовательно стадии детства, юности и зрелости, мы видим, как в XVIII в. расцветают фундаментальные схемы, которые составят позднее предмет для стольких манипуляций:

 ΛΛΛ     >>>   

Сотрудничество культур10
11 образцы голосование избирателей
ЛевСтарович З. Секс в культурах мира истории культуры

сайт копирайтеров Евгений