Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
>
Белоусова Е. Современный родильный обрядИСТОЧНИК: http://proekt-psi.narod.ru В отечественной литературе по фольклору и этнографии, посвященной ритуалу в традиционной культуре, нам часто приходилось встречаться с утверждением, что родильный обряд отходит в прошлое, исчезает. Сама возможность подобных выводов обеспечивается представлением о том, что наш современник, "человек культуры", стал носителем новых представлений о мире, качественно отличных от представлений "человека архетипического" (Цивьян 1985: 167-168). С одной стороны, современный человек мыслит рационально, и мерилом истинности его представлений становится эксперимент. С другой стороны, появились специализированные семиотические системы описания мира, сменившие ритуал как основной способ культурной мнемотехники (Байбурин 1993: 16). Таким образом, мир перестал "заучиваться" имманентно, и ритуал утратил свои позиции. Нам хотелось бы показать, что родильный обряд продолжает свое существование в наши дни, пусть и в сильно измененном виде. Как это ни парадоксально на первый взгляд, в нем можно достаточно явственно увидеть преемственность по отношению к родинам в традиционной культуре: "всевозможные инновации и модификации, как правило, затрагивают лишь поверхностные уровни ритуала (относящиеся к плану выражения), в то время, как глубинные, содержательные схемы отличаются поразительной устойчивостью и единообразием" (Байбурин 1993: 11). В американской "антропологии рождения" (anthropology of birth) современные роды и родовспоможение уже описывались в терминах традиционной культуры. Особенно актуальны для нас исследования Р. Дэвис-Флойд (Davis-Floyd 1992; Davis-Floyd 1994), поскольку именно в этих работах "стандартные процедуры при нормальных родах" в родильном доме были рассмотрены как модифицированный обряд перехода, структурно соотносимый с существующими в традиционных обществах. Однако если Р. Дэвис-Флойд преимущественно рассматривает символические значения рутинных процедур, связанных с родами и родовспоможением, то в этой статье, наряду с анализом медицинских и предписываемых медициной телесных техник, подробно рассматривается вербальный ряд (т.е. вся совокупность высказываний роженицы, врачей и других участников ритуала), причем именно этот материал попадает в центр рассмотрения. Такой ракурс обусловлен глубоким различием между американским и русским способами коммуникации между участниками ритуала. Анализ нашего материала показал, что в русском родильном доме основным каналом для передачи символических сообщений, составляющих смысл ритуала, оказывается не использование техники, как в американском обряде, а вербальная коммуникация. Именно этой принципиальной особенностью русского родильного ритуала, обнаруженной нами в ходе полевых работ, объясняется наше преимущественное внимание именно к вербальному ряду ритуала. Таким образом, нами будут рассмотрены тексты двух важнейших участников современного родильного обряда - женщины (беременной, роженицы, матери) и помощника в родах, медика (врача, акушерки, "нянечки"). Мы считаем правомерным соединить представителей этих, казалось бы, разных профессий в едином собирательном образе, поскольку считаем, что в рамках родильного обряда многие выполняемые ими функции сходны, они действуют сообща. О взаимодействии женщин в пределах материнской субкультуры, см.: (Щепанская 1996a; Щепанская 1996б). Отличительная особенность родильного ритуала от других переходных обрядов состоит в том, что это "двойной" переходный обряд: новый статус обретает как ребенок, так и его мать. Таким образом, мы поочередно рассмотрим средства социализации матери и ребенка. Именно эта социализация и является целью ритуала, который совершается в родильном доме. 1. СРЕДСТВА И СПОСОБЫ СОЦИАЛИЗАЦИЯ МАТЕРИ В РОДИЛЬНОМ ДОМЕ С точки зрения культурного релятивизма, современное научное знание ни в коей мере не является истиной в последней инстанции. Всем культурам присущи те или иные представления об устройстве мира. Опора на эксперимент, на статистику, на ratio еще не является гарантией объективной истинности представлений и ценности ценностей. Это лишь свидетельство того, что конкретно в нашей культуре основным критерием, мерилом истины является научный опыт. Таким образом, даже сугубо научное, теоретическое знание, эксплицированное в специальной литературе по акушерству, перинатологии, неонатологии, представляет собой лишь одну из возможных точек зрения. Заметим, что данная точка зрения являет собой некую абстракцию, поскольку представления о беременности и родах реальных медиков столь же сильно отличаются от этой абстракции, сколь и от представлений профанов, не искушенных в тонкостях медицинского знания. Для корреляции теории и практики в современной медицине остается актуальным замечание М. Фуко о том, что "мир лечения болезней организуется по своим, в известном смысле особым принципам, не вполне согласующимся с медицинской теорией, физиологическим анализом и даже наблюдением симптомов <...> В определенном смысле универсум терапии характеризуется большей прочностью и стабильностью, он крепче связан со своими структурами, менее лабилен в развитии, не так доступен для радикального обновления" (Фуко 1997: 300). Идея медицинского контроля над беременностью и родами и помощи в них подразумевает выполнение акушером-гинекологом в женской консультации и позже в родильном доме ряда функций. Это экспликация некой совокупности представлений об устройстве человеческого организма, которая должна выражаться в установке диагноза, оценке состояния матери и плода, а также в даваемых советах и рекомендациях. Кроме того, это еще и экспликация ряда "техник тела" (термин М. Мосса - Мосс 1996: 248-249). Здесь подразумевается, с одной стороны, использование определенного вида медицинского вмешательства при наличии конкретной патологии (точнее - при наличии того явления, которое в нашей медицинской культуре воспринимается как патология) - это медицинские техники, а с другой стороны, ведение беременности и родов с учетом определенных требований к поведению беременной и роженицы - это предписываемые нашей культурой женские техники тела. Казалось бы, это все, что требуется от медика по роду его деятельности. Однако важно, что в рамках указанных функций медики часто обращаются к сокровищнице народного опыта. Это можно проследить на материале диагнозов, советов и предписаний, организации родов. Обращает на себя внимание и тот парадоксальный факт, что медики берут на себя ряд функций, не зафиксированных во врачебных инструкциях как необходимые и обязательные. Эти действия можно было бы охарактеризовать как совокупность педагогических или коммуникативных приемов. Если рассмотреть их, станет видно, откуда появились эти "лишние" функции и какое явление за ними стоит. Таким образом, нам предстоит рассмотреть явление извне и изнутри, проанализировать эксплицитную ("советы") и имплицитную (интерпретация способа обращения медика с роженицей) информацию. Не ставя перед собой задачи последовательно наблюдать за ходом всего ритуала, мы обратим внимание лишь на некоторые примечательные моменты. Распространенный мотив женских рассказов о родах - унижения и оскорбления, которым они подвергаются в роддомах. Объяснение, даваемое этому явлению самими женщинами - усталость и занятость медперсонала при низкой зарплате - не представляется достаточным. Отношение медперсонала - как везде у нас. Их тоже можно понять - они уже тоже озверевшие, как все, по-моему, в нашей стране <...> Всё это, конечно, от зарплаты зависит, от условий, в которых люди работают <...> целая комната детей, и одна сестра еле живая приходит за копейки - ну так что ожидать (И8).[1] Объяснение медработников - необходимость снятия стресса - также не представляется удовлетворительным: "Совсем не ругаться на операциях гораздо труднее для психики. Высказаться - значит ослабить напряжение, поймать спокойствие, столь необходимое в трудных ситуациях хирургов <...> К вопросу о слежении: ни один хирург, что ругается на операциях, не теряет контроля над собой. Он сознательно ругается. Уж можете мне поверить" (Амосов 1978: 99-100). Такие объяснения не отвечают на вопрос, почему именно этот способ разрядки выбирается из тысячи возможных психотехник. Исследования психологов показали, что на сильный стресс, напряжение человек реагирует молчанием, в то время, как реакцией на слабый стресс может быть брань, инвектива. Представляется, что в данном случае мы имеем дело с так называемой социальной инвективой, используемой определенной социальной группой в определенной ситуации (Жельвис 1997: 37-39; Ries 1997: 72). По В.И. Жельвису, одной из важнейших функций инвективы является снижение социального статуса оппонента (Жельвис 1997: 100). Цель инвективы - заставить оппонента осознать всю бездну своего ничтожества. Однако остается неясным, почему именно в этом месте и в это время женщине требуется внушить подобное представление. Ситуация несколько прояснится, если мы вспомним о том, что роды традиционно относят к переходным обрядам, теория которых разработана А. Ван-Геннепом (van Gennep 1960) и развивается В. Тэрнером (Тэрнер 1983). Суть обрядов перехода заключается в повышении социального статуса иницианта. Для этого он должен символически умереть и затем вновь родиться в более высоком статусе. Путь к повышению статуса лежит через пустыню бесстатусности: "чтобы подняться вверх по статусной лестнице, человек должен спуститься ниже статусной лестницы" (Тэрнер 1983: 231). В "обычной" жизни беременная женщина обладает достаточно высоким социальным статусом, она уже в большой мере "состоялась": как правило, она уже вышла замуж, овладела профессией, достигла некоторого материального благополучия, и главное - она уже практически мать. Но в ритуале ее статус "волшебным образом" невероятно снижается. Ей предписывается пассивность и беспрекословное послушание, покорное принятие нападок, ругани и оскорблений. Все это полностью соответствует традиционному поведению инициантов в описании Тэрнера: "Их поведение обычно пассивное или униженное; они должны беспрекословно подчиняться своим наставникам и принимать без жалоб несправедливое наказание" (Тэрнер 1983, c.169). И это обстоятельство нисколько не мешает тому, чтобы быть одним из главных действующих лиц ритуала: это специфика роли. Главный герой в ритуале играет пассивную роль: обряд совершается над ним, ему жестко предписывается недеяние (Байбурин 1993: 198). По наблюдению Т.Ю. Власкиной, описывающей родильный обряд в донской казачьей традиции, "Будучи не столько субъектом, сколько объектом ритуальных манипуляций, роженица, согласно традиционным нормам, как правило, бессловесна <...> Женщина в родах становится бессловесным пассивным телом..." (Власкина 1999: 4, 6). Западные и русские феминистки возмущаются бездействием женщины в родах: ей не дают действовать, отвечать за свои поступки, играть по своему сценарию. Но это оказывается невозможным при столкновении с огромной силой традиции. Представляется, что в данном случае бездействие - не просто отсутствие действия, а значимый элемент обряда. С бездействием связана специальная роль иницианта, предполагающая пассивность, идентификацию с податливым материалом в руках посвятителей, из которого в ходе ритуала сделают то, что надо ("у подобных испытаний есть социальный смысл низведения неофитов до уровня своего рода человеческой prima materia, лишенной специфической формы..." (Тэрнер 1983: 231). Интересно, что при описании своих переживаний, касающихся предстоящих родов, информанты используют метафору, предельно точно воспроизводящую форму архаического обряда инициации: посвящаемого проглатывает чудовище (Пропп 1996: 56). Апелляция к этому архетипическому образу лишний раз свидетельствует о восприятии современным сознанием внутренней сущности родильного обряда как инициационной: Первый раз представление о родах было такое, как будто бы я, как жертва несчастная, в пасть к Ваалу по конвейеру качусь. Я почему говорю - конвейер - потому что именно как на дорожке - я могу не делать никакого движения, но меня все равно тащит и влечет. Это еще от неизвестности, там. Мне мерещилось, что-то там такое было. Но я старалась просто об этом не думать. И все эти заботы конечно тоже - я думала - господи, это значит привязан, много всяких мыслей было. Но и сам процесс родов - тоже он. Я помню, что как подумаю - сразу какая-то такая зубастая харя мерещилась. Не то, чтобы я представляла себе зубастую рожу, а вот этот вот в глубине какой-то образ сразу всплывал - нечеткий, страшный. Именно вид какой-то темной пасти с огнем в глубине этой пасти, и что я туда провалюсь и не знаю, что там будет - может, даже помру. Но я просто старалась об этом не думать. Но все равно же так или иначе эти мысли приходят, и чем дальше, то... Единственное, что я понимала - что не я первая, не я последняя, и не отвертишься - это не рассосется само, неизбежно. А второй раз я, конечно, боялась, но боялась уже совершенно определенного - что больно будет там это и еще раз (И55). В контексте современного родильного обряда посвятителями женщины в таинство материнства, единственными носителями знания оказываются медики. И именно они конструируют картину происходящих событий и внушают ее как каждой отдельной пациентке, так и обществу в целом. Сама возможность существования "медицинской педагогики" обеспечивается временной утратой женщиной возраста, опыта, знания, то есть превращением ее в бессмысленного ребенка, который ничего не знает и не умеет делать, "не умеет себя вести", т.е. незнаком с принятыми в данной ситуации стереотипами поведения. Тем не менее, задача "научить рожать", объяснить, "как это делается", не ставится. Предполагается полная монополия врачей на любую информацию, связанную с "авторитетным знанием". В некоторых случаях медики сопровождают происходящие события и свои действия объяснениями, комментариями, но неизменно в адаптированной "до уровня понимания профанов" форме: У ребенка была жуткая гематома, потому что он стукнулся об нее внутри. Врачи говорили, что он как бы стукнулся башкой об забор (И43). Попытки женщин вникнуть в ситуацию оцениваются негативно и пресекаются: Я сразу спросила врача, к которому меня отправили по знакомству, что они собираются со мной делать. На это последовал лаконичный ответ, который мне не раз еще пришлось потом слышать: "Будем лечить". - "Как?" - "Нашими средствами" (И1); Врач, восточная женщина Ирма Константиновна, меня осмотрела и тоже сказала: "Будем лечить". На вопрос : "как?" она раздраженно спросила: "А вы что - медик?" (И1); Но за всю свою жизнь я, когда спрашиваю, какое лекарство мне дают, отвечают обычно грубо. И я уже просто стала плохо больницы переносить, я уже старалась просто не спрашивать (И19); На послеродовом отделении первая врач мне очень не понравилась, потому что, когда начинаешь что-то спрашивать, она говорит: "На глупые вопросы я не отвечаю!" (И19). Аналогичным образом в традиционной русской культуре монополия на "авторитетное знание" о родах принадлежала повивальным бабкам: "Поставила. "Вставай вот так". Встала, она дак начала вот так гладить, гладить, там поясница. И потом как крыкнула, рот открыла. А я как дура: "Бабушка, што такое?" - "Тфу, тфу, тфу", - начала плевать. Бабушка начала плевать. "Тфу, тфу - молчи ты ради бога, што таково." А всё, што надо, то и есть <...> А што она в тазик склала, там не знаю я, што. Там токо водичцку вот я видела, а што уже там в той водичцке, я не знаю" (КА 1996). Таким образом, посвящение женщины не предполагает вербальной передачи знания, информации: узнавание "тайны" должно происходить на некоем мистическом уровне. В таком случае, становится понятным, почему советы и предписания даются медиками не прямо, а опосредованно - в форме угрозы, упрека, инвективы. Здесь имеет место как бы избегание прямого называния, табу на имя и, как следствие, использование перифрастического описания. И.А. Седакова пишет о родильном обряде в традиционной культуре: "Существуют и другие табу, связанные с оппозицией речь/молчание и ее разновидности выдача/сокрытие информации. На языковом уровне следует отметить формальный отказ от прямого называния - иносказание и существование особой системы метафорической терминологии, обслуживающей родины" (Седакова 1998: 211). В этом отношении характерна клишированная эвфемистическая команда, которой женщину призывают к родам - "давай": И я все время, пока сидела и ждала, пока меня примут, слышала чаячьи такие крики: "Давай-давай-давай-давай-давай! Давай-давай-давай-давай-давай!" (И37); А парень один кричал: "Давай-давай-давай-давай-давай!", когда у меня схватка начиналась. Я плохо давала, конечно (И41); Поскольку Лариса была очень молодая и неопытная, мне пришлось самой руководить собственными родами. Я дышала и говорила: "Ну давай, давай!" (И20). В ритуале одни и те же сообщения могут бесчисленно дублироваться, передаваясь по разным каналам с помощью специальных символов. В вербальном коде лишение женщины статуса прослеживается как в самом подборе педагогических приемов, так и в их содержании.Можно проследить, как речевые жанры, соотносимые с агрессией (упрек, угроза, инвектива), употребляются здесь в строго определенных контекстах. Во-первых, это случаи, когда женщина не умеет справиться со своим организмом, соответствовать предписываемым нормам и стандартам телесных показателей (при беременности - анемия, низкий гемоглобин, лишний вес, в родах - слабые схватки, слабые потуги). Во-вторых, высказывания, имплицирующие агрессию, используются, когда роженица не способна соответствовать принятым в данной ситуации стереотипам поведения (в родах - не может контролировать свои действия, сдерживать крик, лежать во время схваток). В обоих случаях имеется в виду, что женщина оказывается неспособной выполнить возложенную на нее задачу. Другой случай - сознательный отказ выполнять инструкции (отказ ложиться на сохранение, отказ от амниотомии, от кесарева сечения, от принятия предписываемой позы), что трактуется, с одной стороны, как своеволие и непослушание, т.е. предосудительное нарушение социальной нормы, а с другой стороны - как угроза правильному осуществлению технической стороны дела. Таким образом, мы видим, какие задачи стоят перед медиками. Во-первых, в женщине требуется "воспитать" способность справиться с задачей (женщина должна заучить определенные техники обращения со своим телом и соответствующие стереотипы поведения). Во-вторых, ей следует внушить послушание, покорность (она должна заучить свое место и роль в ритуале, способы коммуникации с одной стороны, с "иным миром", с другой стороны - с социумом). Наконец, третья задача медика - "обезвредить" женщину, чтобы она не мешала "взрослым" работать над посвятительным ритуалом (И там они еще всегда говорили: "Женщина, перестаньте кричать - мешаете работать... (И69); Я же имею дело с мамой - это же сумасшедший, больной человек, ненормальный <...> Она просто дергает всех и мешает - мешает лечить, мешает работать (И28). Посмотрим, как работают педагогические средства, применяемые для достижения этих целей. Сведения о техниках тела и стереотипах поведения можно получить в "проявленном" виде. Первая особенность организации этой информации - она, как правило, принимает форму запрета, табу. Вторая особенность - нарушение табу подлежит осуждению, несмотря на то, что женщина явно не могла знать о существовании этого запрета и нарушила его по незнанию. Экспликация происходит в упреках, угрозах и инвективах, а также в издевках: "С ума сошла - немедленно ляг! Ты же сидишь на голове у ребенка!" (И1), Лежала одна роженица, и она очень кричала. А на стульчиках лежала акушерка, укрытая телогрейкой - укрыто платком лицо, настольная лампа газетой закрыта - и всхрапывая периодически говорила: "Не кричи, не кричи - порвешься вся!" Такая была жуть (И46); "Не орите так - ребенка задушите" (И1); Она встала на четвереньки, потому что ей так было легче, а они ее обругали и сказали, что она находится в приличном месте (И1). Рождения ребенка |
|
|
|
|
