<<<     ΛΛΛ   

Она меня чуть-чуть не погубила.

Годунов принадлежит к другому уровню, на ступень ниже. Он убийца, преступник, но не «дьявол». Этот Борис вообще не дерзает прямо обратиться к Богу. Вступая на царство, он обращается всего лишь к своему предшественнику и покровителю:

О праведник! О мой отец державный!

Воззри с небес на слезы верных слуг

И ниспошли тому, кого любил ты,

Кого ты здесь столь дивно возвеличил,

Священное на власть благословенье…

Между прочим, в сравнении с религиозностью исторического Бориса, у Пушкина он мало рассчитывает на Бога, напоминая, быть может, самого Пушкина. Утешения он ищет не в молитве и покаянии, но только лишь в чистой совести, а если она нечиста, то «рад бежать, да некуда». Получая страшное известие о появлении Самозванца, Борис говорит так:

Слыхал ли ты когда,

Чтоб мертвые из гроба выходили

Допрашивать царей, царей законных,

Назначенных, избранных всенародно,

Увенчанных великим патриархом? (не Богом!)

Главное – убедиться, что мертвый не может восстать из гроба (а спасение царевича равносильно вмешательству потусторонних сил), что против него «пустое имя, тень… на призрак сей подуй – и нет его». Потустороннее действует в трагедии, о чем свидетельствует появление Самозванца, но Борис недоволен (мертвые должны лежать в могилах, а не «допрашивать царей»), не хочет считаться с этим, как не считался, идя на убийство, а с другой стороны – боится, в конце концов не выдерживает, умирает – и разве мог бы он написать молитву, подобную исторической, настоящей? На такую дерзость способен пойти Гришка Отрепьев, но не Борис.

Создавая трагедию, Пушкин пользовался «Историей» Карамзина и некоторыми летописными материалами, которыми, конечно, пользовался и Карамзин. Следуя Карамзину в изложении фактов, поддерживая версию об убийстве царевича Димитрия по приказу Годунова, Пушкин, однако, по-своему интерпретировал свойства его личности. Излишним было бы говорить, что Пушкин «гениально проник в психологию Бориса», но это проникновение, схватывание сути личности, привело к парадоксальному результату – пришлось трансформировать дух и смысл «молитвы за царя». Художественное произведение допускает это, лишний раз мы можем убедиться, что поэзия не имеет нужды копировать реальную действительность, но стоит задуматься: о чем говорит сама необходимость трансформации?

Читая о Годунове у Карамзина, Ключевского или Скрынникова, нетрудно видеть, что он и в самом деле не был «гением зла», хотя был и хитер, и расчетлив, и подозрителен. С врагами умел расправляться «аккуратно», но не дерзко – это не Иван Грозный. Он неравнодушен к спасению души, а еще более – к своей богоизбранности как государя. Тон подлинной молитвы как нельзя лучше свидетельствует об этом, как и тяга к превращению любого события в пышный церемониал. Карамзин говорит, что к народу Борис выходил «в пышности недоступной», а много ранее, еще при Феодоре, царица Ирина (сестра Годунова) ходила даже на богомолье с «целым полком особенных царицыных телохранителей (пышность новая, изобретенная Годуновым, чтобы вселить в народе более уважения к Ирине и ее роду)». А венчался на царство Борис «еще пышнее и торжественнее Феодора, ибо приял утварь мономахову из рук вселенского патриарха». Есть много свидетельств и о благочестии Бориса. Карамзин признает это: «Фидлер… сочинил ему в 1602 году на латинском языке похвальное слово… в коем оратор уподобляет своего героя Нуме, превознося в нем законодательную мудрость, миролюбие и чистоту нравов. Сию последнюю хвалу действительно заслуживал Борис, ревностный наблюдатель всех уставов церковных и правил благочиния… враг забав суетных и пример жизни семейственной».

Бориса в конце жизни волновал вопрос, сподобится ли он вечного блаженства на том свете. Скрынников пишет, что «по этому поводу он советовался не только со своим духовником, но и с учеными немцами. Невзирая на различие вер, царь просил их, «чтобы они за него молились, да сподобится он вечного блаженства». Известно также, что Годунов постоянно советовался с разными «кудесниками» и гадалками. Можно рассуждать о том, насколько истинно православным верующим был Борис, но что он был озабочен загробным существованием – это несомненно.

Допустим, что Борис – убийца Димитрия. На нем лежит грех детоубийства и цареубийства (хотя Димитрий еще не был царем – Пимен тут не совсем точен). Он должен понимать, что не только убил царевича, но пресек царскую династию. Однако, в течение всего царствования он пытается выяснить не просто законность, а богоданность своей власти! У Пушкина Борис действует и чувствует как личность, как живой человек, а исторический Борис в огромной степени зависел от идеологии, одной из составляющих которой была идея Царя – Помазанника Божьего. Таковы претензии и в его молитве. Совершенно непонятно, как эти претензии вообще могли возникнуть в данной ситуации. Получается какое-то неразрешимое, дикое противоречие, что Карамзин вроде бы отмечает, но не делает никаких выводов. А они напрашиваются. Все поведение Бориса вполне объяснимо, но при одном условии – если он не был убийцей царевича Димитрия.

Следствие, проведенное Василием Шуйским, установило причину гибели Димитрия – в припадке эпилепсии он упал на собственный нож, которым играл в тот момент «в тычку». Карамзин и многие позднейшие историки материалам следствия не доверяли, считая их фальсифицированными. Современные эксперты в значительной мере рассеивают предубеждения. Если действительно произошел несчастный случай, то психологическая зависимость Годунова от этого происшествия вполне понятна. Представьте себя на месте Бориса. Вы всенародно избраны на царство (пусть с помощью хорошо спланированной и проведенной «предвыборной кампании»), являетесь основателем новой династии. Для Вас небезразлично, санкционирована ли Небом такая удача. Но есть «единое, случайное» пятно – не на Вашей совести, а на гладкой последовательности событий, приведших к вершине – случайная смерть малолетнего царевича, последнего отпрыска правящей династии. Эта смерть неясная, темная, вызывающая множество слухов и подозрений в народе, искусно поддерживаемых недругами. Для Вас совершенно непонятно, как расценивать сие событие – то ли как знак Бога, то ли как дьявольское искушение. Если Вы чувствуете зависимость своей жизни от потусторонних сил (а Борис – чувствовал), то естественно желание узнать о своей судьбе у «представителей» этих сил – хотя бы то были гадалки и юродивые.

А тут еще появляется Самозванец. Это наваждение, но вполне закономерное. Для такого человека, как Борис, это последнее звено в цепи несчастий, а их было немало – страшный голод в течение трех лет (1601-1603), грабежи и разбои крупной шайки некоего Хлопка, интриги бояр, смерть жениха дочери. Борис сопротивлялся, как умел, но не в его силах было изменить ход истории. Молитва, разосланная по всей стране (еще до Самозванца), могла быть лишь одним из способов самоубеждения и самоутверждения среди прочих других, но никак не попыткой «осквернить святое действие души человеческой, ее таинственное сношение с Небом».

 <<<     ΛΛΛ   

культурологии Юдин К. Молитва Годунова
Во всей трагедии никто больше